Читать книгу "Комната Джованни - Джеймс Болдуин"

Затем добавил более серьёзно и так, будто желал успокоить меня:

– Вы, должно быть, очень любите Париж.

– Я и Нью-Йорк люблю, – сказал я, чувствуя с беспокойством, что у меня в голосе зазвучали нотки самообороны, – но Нью-Йорк очень хорош совершенно в ином духе.

Он сдвинул брови:

– В каком?

– Его невозможно себе представить, не увидев ни разу. Он весь – высота, новизна, неон. Он будоражит…

Я помолчал.

– Трудно это описать. Это просто двадцатый век.

– Вы находите, что Париж не из этого века? – спросил он с улыбкой.

От этой улыбки я чувствовал себя как-то глуповато.

– Ну, Париж ведь старый город, в нём вереница столетий. Здесь чувствуешь всё то время, которое ушло. Это не то, что ощущаешь в Нью-Йорке…

Он улыбался. Я умолк.

– А что вы чувствуете в Нью-Йорке? – спросил он.

– Пожалуй, чувствую всё то время, которое ещё придёт. Там во всём какая-то сила и всё в движении. Невозможно не задуматься (мне невозможно), каким всё это будет через много лет.

– Через много лет? Когда нас не будет, а Нью-Йорк станет старым?

– Да, – ответил я. – Когда все устанут. Когда мир для американцев станет не таким новым.

– Не понимаю, почему мир такой новый для американцев, – сказал Джованни. – В конце концов, почти все вы эмигранты. И вы покинули Европу не так давно.

– Океан очень велик. Мы вели не ту жизнь, что вы, и с нами случалось то, что никогда не случалось здесь с вами. Вы понимаете, конечно, что это должно было сделать нас другими людьми?

– Ах, если бы это сделало вас всего лишь другими людьми! – сказал он со смехом. – Но вы, кажется, превратились в другой вид двуногих. Не обитаете ли вы на другой планете, а? Это могло бы, мне кажется, всё объяснить.

– Должен сказать, – сказал я немного запальчиво, поскольку не люблю, когда надо мной смеются, – что иногда похоже, будто именно так мы о себе и думаем. Но мы всё-таки не инопланетяне, нет. Так же как вы, мой друг.

Он снова улыбнулся:

– Не буду оспаривать этот досадный факт.

Мы немного помолчали. Джованни отошёл обслуживать посетителей в разных концах бара. Гийом и Жак всё ещё разговаривали. Похоже было, что Гийом завёл один из своих нескончаемых анекдотов – тех, что неизменно вертятся вокруг опасностей, подстерегающих в любви и в бизнесе, – поскольку рот Жака был растянут в слегка болезненной улыбке. Я видел, что ему до смерти хочется вернуться к стойке.

Джованни снова появился передо мной и принялся протирать стойку влажной тряпкой.

– Американцы смешные. У вас странное восприятие времени – или, пожалуй, вы не воспринимаете его вообще, не знаю. Chez vous[18]время всегда похоже на парад – на триумфальный парад, как будто армия с развевающимися знамёнами входит в город. Как будто времени так много, что американцам оно и не очень-то нужно, n'est-ce pas?[19]

Он посмотрел на меня насмешливо и улыбнулся, но я ничего не ответил.

– Так вот, – продолжал он, – кажется, что при наличии достаточного времени, при всей устрашающей энергии и всех ваших достоинствах всё будет устроено, разрешено и поставлено на своё место. И когда я говорю «всё», – добавил он мрачно, – я имею в виду такие серьёзные и страшные вещи, как боль, смерть и любовь, в которые вы, американцы, не верите.

– Почему вы думаете, что мы не верим? А во что верите вы?

– Я не верю в эту чушь по поводу времени. Время у всех общее, как вода для рыб. Все в той же воде, а если кто и попытается оказаться вне её, с ним случится то же, что с рыбой, – он погибнет. А знаете ли вы, что происходит в этой воде, во времени? Большие рыбы поедают маленьких. Вот и всё. Большие рыбы жрут маленьких, а океану наплевать.

– Бросьте, пожалуйста, – сказал я. – В это я не верю. Время не вода, мы не рыбы, и у вас есть выбор: быть съеденным или не есть самому. Не есть, – добавил я поспешно, немного покраснев от его довольной сардонической улыбки, – маленьких рыб, разумеется.

– Выбор! – возмутился Джованни, отвернув от меня лицо и, казалось, обращаясь к невидимому союзнику, давно подслушивающему весь разговор.

– Выбор!

Он снова повернулся ко мне:

– Да, вы настоящий американец. J'adore votre enthousiasme![20]

– А я обожаю ваш, – заметил я вежливо, – хотя он и помрачнее моего оттенком.

– Так или иначе, – сказал он мягко, – я не знаю, что ещё можно делать с маленькими рыбками, кроме как поедать их. На что ещё они годны?

– В нашей стране, – начал я не вполне уверенно, – мелкие рыбёшки вроде бы объединились и покусывают кита.

– От этого они не станут китами, – возразил Джованни. – Единственным результатом этого покусывания будет то, что величие перестанет существовать где-либо в мире, даже на дне морском.

– Именно это вы имеете против нас? Что у нас нет величия?

Он улыбнулся – улыбнулся так, как улыбаются неравному по силе противнику, готовясь отказаться от противоборства.

– Peut-être.[21]

– Да вы здесь просто невыносимы, – сказал я. – Это вы убили величие прямо здесь, в этом городе – камнями ваших мостовых. А ещё толкуете о маленьких рыбках!..

Он продолжал усмехаться. Я замолчал.

– Не останавливайтесь, – сказал он всё с той же улыбкой. – Я слушаю.

Я допил коньяк.

– Это вы свалили на нас всё своё merde,[22]– проговорил я угрюмо, – а теперь говорите, что мы варвары, потому что от нас воняет.

Он пришёл в восторг от моей угрюмости.

– Вы очаровательны, – сказал он. – Вы всегда так разговариваете?

– Нет, – ответил я и опустил глаза. – Почти никогда.

В нём появилась какая-то кокетливость.

– Тогда я польщён, – сказал он с внезапной, приводящей в замешательство серьёзностью, таившей в себе тем не менее тончайший привкус насмешки.

– А вы, – выговорил я наконец, – вы уже давно здесь? Вам нравится Париж?

Он колебался одно мгновение, потом разулыбался, вдруг став по-мальчишески робким.

– Зимой здесь холодно. Мне это не нравится. А парижане – мне кажется, что они не слишком дружелюбны. А вам?