Читать книгу "Дочь - Джессика Дюрлахер"

Она разрыдалась.

Папа глядел в стол, усталый и совершенно раздавленный. Потом заговорил — и слова его прозвучали почти театрально из-за чрезмерной резкости:

— Прекрати, пожалуйста, черт побери, изображать из себя идиотку…

Он повернулся ко мне.

— Тебе не кажется, что это недостойно? Я поверить себе не могу, что дожил до того, чтобы такое выслушивать. Какая наглость. Моя собственная жена… Боже, Боже…

Теперь мама получила удар, выбивший ее из седла. Но быстро оправилась. Я думаю, потому, что папа на самом деле смирился с ее предательством. И она произнесла в пространство, ни к кому не обращаясь:

— Кроме того, я боюсь летать самолетом.

Последняя фраза, кажется, впитала в себя весь яд, которым была напоена ее речь. Мама действительно ни разу в жизни не летала. Только никогда раньше не говорила — почему. То, что она призналась в своих страхах, означало, что она смогла преодолеть себя. И признание это послужило жертвой, которую она принесла, чтобы искупить свое предательство.

И пока папа сидел, уставясь в пространство перед собой, я вклинился в их диалог. Я ел за троих и попытался сказать что-то с набитым ртом, чтобы примирить их. Я сказал, что раз так, то, конечно, она не может лететь.

— Не встревай, Макс. Я хочу, чтобы ты полетел. Ты ведь был без ума от Юдит, не так ли?

И тут я сказал маме, что она ставит под угрозу свой брак. Как будто мы с ней были одни в комнате.

Мама продолжала упрямо рыдать, встряхивая головой. Ну да, наконец-то она выбрала время, чтобы сказать все, что думает. Казалось, она потрясена собственным мужеством и невозможностью повернуть все вспять. Это был безумный рывок к свободе, какой случается, когда человек слишком долго терпит свое приниженное положение, но в конце концов срывается с катушек, круша все на своем пути. Наверное, мама и сама не понимала, что именно сейчас сделала.

Она поднялась наверх и включила пылесос. Пылесос, я знал с детства, был ее персональным аппаратом для медитации.

Я откинулся на спинку стула. По столу были разбросаны бобы. Папа продолжал смотреть перед собой, но уже не выглядел сердитым, скорее — погруженным в размышления.

Я не знал, было ли то, о чем говорила мама, правдой. Но я заметил, что во время визита Юдит они почти не разговаривали. Скорее всего, в их прошлом действительно было полно ссор.

17

Я часто вспоминал, как тетя Юдит стояла у стола, накрытого к завтраку. С тех пор я несколько раз звонил ей, и, хотя это были пустые разговоры, мне показалось, будто между нами существует особая связь. Она мне нравилась. Я был бы не против, как говорится, отдать ей последний долг и почувствовал себя прекрасно, когда понял, что хочу именно этого. Естественно, с папой должен ехать я. Лана заканчивала курс искусствоведения в Дании и теперь сдавала экзамены.

Папа сразу заказал билеты до Чикаго. Но позвонил какой-то племянник Бенно и передал, что Юдит, оказывается, желала быть похороненной в Израиле и ее тело туда уже отправили. Бенно, видимо, был не в себе, когда утром звонил родителям, и забыл сказать об этом.

Новость шокировала всех, особенно папу, который понятия не имел об особой привязанности Юдит к святой земле Иерусалима.

Я тоже удивился. В наших телефонных разговорах Израиль не упоминался никогда.

И маму новость заинтересовала — лететь туда, конечно, не так долго, но добавился лишний повод поставить на своем. Она даже выключила пылесос, когда папа деловым тоном сообщил об изменении маршрута. Только я заметил умоляющее выражение его глаз. Она не может лететь, сказала мама, особенно — в Израиль. После чего небрежным движением снова врубила свой обожаемый «бош».

Она все еще пылесосила, а я пытался заказать по телефону новые билеты для папы и для себя, когда мне в голову пришла гениальная идея. Не помню, появилась ли она оттого, что я пребывал в панике, или возникла в процессе спешной разработки плана действий, но привела меня в прекрасное настроение, хотя ничего особенного в ней не было. Этой идеей нужно было немедленно с кем-то поделиться.

Механический голос в очередной раз сообщил мне, что очереди ожидают еще десять человек, когда я отключился и набрал другой номер.

Сабина отвечала, запинаясь от неожиданности:

— Прямо сейчас, ты хочешь сказать, уже сегодня? Если Дом меня отпустит… Твоя тетя… Вот ужас-то! Они должны разрешить мне, ведь это поездка в Израиль… Господь Всемогущий! Завтра — в Иерусалиме! А твой папа не будет против? Вау! Что там у вас шумит, полиция? Или пожарники приехали?..

— Пылесос. Я сейчас перезвоню.

На самом деле я знал, как он ответит на этот вопрос. Знал, не успев еще повернуться и посмотреть на папу. Почему я не дал себе труда сперва подумать?

Я стоял в гостиной и высказывал свои наивные идеи, тонувшие в реве пылесоса. Папа сидел на диване, надев наушники, и слушал музыку, размахивая в такт рукою.

— Пап, мне было бы приятно, если бы моя девушка поехала с нами.

Я понимал, что должен не утверждать, а спрашивать.

Но папа ничего не слышал. Он не сразу заметил, что я что-то говорю. Глупые слова вылетали в комнату и возвращались ко мне. Никто, кроме меня, их не слышал. Девушка. Моя девушка. Я наклонился к нему поближе и повторил свой вопрос.

— Девушка?

Его голос мгновенно изменился. Я никогда не приводил своих девушек домой, они были чужими, у нас в семье их не любили. Только раз, мне тогда было шестнадцать, я привел домой девушку. С тех пор я поумнел и больше этого не делал.

Папа снял наушники, чтобы услышать, что я там выкрикиваю.

— Ты видел ее в Доме Анны Франк, когда мы были там с тетей Юдит.

— Анна Франк? — Теперь он тоже пытался перекричать пылесос. — Господи, этого не может быть!

Я понял: он решил, что так зовут мою девушку.

— Моя девушка там работает, слушай, что я говорю, черт побери!

— И как же ее зовут?

— Сабина. Сабина Эдельштайн. Темненькая, с большими черными глазами.

— Да что ты! Глаза, как арабские пятки?

Поразительно, но папа всегда готов был отпускать подобные шутки. Он даже слегка улыбнулся.

Большая, темная и с влажными глазами, как арабские пятки. Сколько раз я слышал нечто подобное.

Похоже, новость его обрадовала.

— Я рад, что ты мне об этом рассказал, сынок. — Он смотрел на меня выжидательно, не вполне уверенный, должен ли еще что-то добавить. — Она красивая?

Господи, теперь он перешел на игривый тон.

Мама заметила: что-то происходит, и выключила пылесос.

— Что? Что такое?

— Он завел девушку, наш Макс.

Радость мелькнула на мамином лице, но я видел, что она пытается сдержать ее, боясь меня напугать. Я принялся рассказывать снова: