Читать книгу "Кикудзиро и Саки - Такеши Китано"

Когда мамаша увидела нас, то сразу заулыбалась, но тут же протянула руку и спросила:

— Ты привез подарочные сертификаты, что я просила?

Делать нечего, я отсчитал наличные, сколько она сказала, и за портьерой передал ей. Правда, как потом оказалось, денег у нее не взяли. Вежливо отказались, мол, в больнице свои правила и все такое… А мамаша все твердила: «Могли бы и взять, что тут особенного! В следующий раз принесем фрукты, будем менять стратегию» — и озаботилась этим делом очень серьезно.

Потом попросила меня пойти поздороваться с соседками по палате, прямо за рукав потащила. Я сходил, и мы с сестрой снова вернулись в отведенную для нас комнату, а там она и вопрошает с таким радостным лицом:

— Ну как? Видел бабушку, мою соседку напротив. Ну такая дура, такая дура!

— Зачем же так обзываться?

— Но так и есть! Ей что ни скажешь, ничего не понимает. Та, что ближе к двери, хорошая, а эта — ну полная дура!

И говорит, и говорит, и настроение у нее все улучшается… В общем, полный парад злословия.

* * *

Мы собрались в больнице втроем — мамаша и мы с сестрой. Пожалуй, последний раз мы встречались, когда умер папаня. Он ушел из жизни после долгих лет болезни, последние годы был прикован к постели, и я помню, что нас тогда охватило какое-то странное оживление.

Папаня слег, когда я начал выступать в театре и после того, когда мы с мамашей заключили некое перемирие. И как-то так получилось, что я стал помогать ухаживать за отцом в больнице. Братья работали в фирмах, были заняты каждый день, поэтому мы дежурили в палате по очереди — мамаша, сестра, я и жена старшего брата. По правде говоря, я не хотел туда идти, но члены женской «команды» одна за другой заболевали, выбывали из строя, и потом это все-таки был мой родной отец… Мать мне приказала, и у меня не было другого выхода, кроме как подчиниться.

— Такэси, ты должен, ведь ты самый младший! — объявила она мне.

Я пытался сопротивляться, говорил, что у меня выступление в театре, но она говорила, мол, тогда приходи вечером. Делать было нечего, я приходил после восьми вечера и спал рядом с отцовской кроватью до утра. Но каким же холодным оказался больничный пол! Сколько ни стели на него одеял, выспаться невозможно. Потом наступало утро, и я уходил в театр. Все это повторялось бесконечно, и я просто начал сходить с ума. После бессонной ночи в больнице смешить публику становилось все труднее и труднее.

Когда мне вдруг подвернулась поездка в Нагоя, я вздохнул с облегчением. Ведь это был шанс избавиться от дежурств в больнице! Я сказал мамаше, что мне надо уехать на десять дней в Нагоя, а она с такой обидой говорит: «Ну езжай, чего уж там! Как-нибудь без тебя справимся!»

Они забрали папаню домой. Потом ему стало хуже, и он снова вернулся в больницу. А потом то выписывался, то опять проводил месяц за месяцем под присмотром врачей. Когда его состояние ухудшалось, он ложился в больницу, когда состояние как-то стабилизировалось, он возвращался домой. И так продолжалось до бесконечности.

В один из вечеров мамаша сказала как-то очень проникновенно:

— Знаешь, отец на самом деле может ходить. Вот ведь дурень старый! Он просто духом ослаб и слег. Просто сам так захотел.

Такая жизнь продолжалась долго, и в конце концов папани не стало. Мы были рядом с ним в последнюю минуту его жизни, а потом мамаша как-то сникла.

— Отцу было тяжело, наверное, — шептала она, вытирая его тело.

— Что же ты наделал? — говорила она тихонько, и я подумал, что на самом деле она очень опечалена.

Папаня был пьяницей, часто избивал мать, пинал ее ногами, и она каждый раз плакала. И все же они много лет прожили вместе, значит, между ними была та непонятная любовь, объяснить которую могли бы только они оба. Я много думал об этом, и меня всегда охватывало странное чувство.

После таких сцен мамаша всегда плакала, а бабушка извинялась.

«Прости меня за этого дурака. Мой сынок такой идиот. Может, мне его прикончить?!» — вот такие странные у нее были утешения.

Но при этом мамаша ни разу не пыталась уйти из дома. Хотя нет, один раз она убежала к десятнику красильщиков. Папаня ее избил, и она в слезах выскочила из дома. Спустя какое-то время пришел десятник и начал его нещадно ругать: «Кику, что ты творишь?!»

Десятник в те времена был человеком авторитетным. Он часто мирил людей, многим помогал решать их проблемы. Он даже мог приструнить якудза. После того случая папаша немного присмирел.

Такэси, что ты замолчал? Наверное, вспомнил отца-покойника? Он на самом деле был никудышным человеком…

Голос мамаши вернул меня к действительности. Я не собирался провести столько времени в больнице. Январские дни коротки, и за окном уже наступили сумерки. Мамаша, видимо, почувствовала, что я собрался уезжать, и решила, что мне нужно познакомиться со всеми медсестрами. Тут же отправила сиделку, чтобы она привела весь медперсонал.

Мамаша называла каждую по имени, а я слегка кланялся. Эта церемония привела меня в некоторое замешательство. Я с детства не любил такие дурацкие ситуации.

Потом мамаша захотела, чтобы я встретился с лечащим врачом, и я пошел в смотровой кабинет. К счастью, больных там в это время не было, и доктор рассказал мне о ходе ее болезни. По его словам, мамаша совсем не так тяжело больна, как ей кажется. И вообще, для ее возраста у нее прекрасно работает голова.

— Еще бы, если у нее язык так здорово работает, то с головой уж точно все в порядке! — пробормотал я себе под нос.

Врач еще сказал, что кости у мамаши стали очень хрупкими. Лечение, конечно, проводится в полном объеме, но возраст есть возраст, и с этим ничего не поделаешь.

Стоило мне сказать: «Я поехал», как мать схватила меня за руку и прошептала: «Такэ-тян!» — а глаза уже на мокром месте. Но когда я добавил, что обязательно приеду еще, думая этими словами подсластить пилюлю, она вдруг снова стала «железной леди» и заявила, что «вовсе не стоит себя утруждать». Достаточно, мол, появиться один раз, последний.

Да еще добавила:

— Когда ты приедешь в следующий раз, я уже буду называться по-друго-му. У меня будет уже посмертное имя. Похороны пусть будут в Нагано, а ты можешь приехать, только чтобы зажечь ароматические палочки.

В каждом слове чувствовался ее обычный сильный характер.

Когда мы вместе с сестрой медленно шли под горку, спускаясь к станции, она мне сказала про мамашу:

— Знаешь, это она так перед тобой храбрится, а на самом деле была рада до слез. Вчера вообще был какой-то ужас. Так разволновалась, что не могла заснуть.

Я кивнул в ответ. И сестра продолжила:

— Просто, когда она тебя видит, то всегда становится суровой. А на самом деле она была очень-очень рада.

Мне повезло: когда мы пришли на станцию, как раз подходил поезд.