Читать книгу "Тщеславие - Александр Снегирев"

* * *

Первая литературная дискуссия произошла в комнатке беременной, расположенной через три двери от Димкиной. Из-за маленьких габаритов присутствие всего нескольких человек создавало ощущение огромного приёма. Гости болтали, перекрикивая друг друга, пили, курили и флиртовали. Хозяйка комнаты не делала ничего из вышеперечисленного. Она взяла гитару и принялась петь громким голосом. Беременная нарядилась в большую оранжевую футболку с надписью «За-жйга». Даже самые тупые поняли: она девушка зажигательная. Голос беременной ярко, точнее громко, иллюстрировал иронию природы, когда она одаривает одно и то же существо двумя диаметральными по силе качествами: насколько рассказчица была мала, настолько её голос был звучен. У рассказчицы, как у многих людей, наделённых голосом, имелось заблуждение, что её пение всем приятно слушать. Она пела громко и не фальшиво, растягивая слова и обводя взглядом примолкших молодых литераторов. Репертуар составляли песни из советских мультфильмов и сентиментальных кинороманов. Некоторые из гостей местами подпевали, остальные же сидели насупившись, пытаясь заглушить алкоголем чувство тоски, нагоняемое пением. Димка потом рассказывал, что многие были готовы вытолкать поющую рассказчицу в окошко вместе с её гитарой. Вовремя вспомнили, что она на седьмом месяце, а лишать жизни неродившееся дитя — грех. Ведь нет гарантии, что ребёнок рассказчицы будет так же горланить где-нибудь лет через двадцать и му-чить этим окружающих. Впрочем, даже если бы такая гарантия была, всё равно бы не вытолкали.

После нескольких рюмок Димку стали расспрашивать: москвич ли он. Москвич. Чё, прямо в Москве родился? Чтобы не расстраивать собеседников, не строить разделительную стену в начале знакомства, Димка сказал, что в Москве с детства, а родился в Потсдаме. Типа отец военным был в Западной группе. Потсдам Димка вспомнил потому, что Поросёнок там родился. Собеседники обрадовались, что уличили Димку. «В Потсдаме родился, а говоришь, москвич». Димка виновато улыбался.

На соседнем стуле подёргивала голыми плечами рассказчица Лиса из Кургана.

Холодно?! — крикнул ей Димка.

— Немного, — ответила Лиса, почти коснувшись своими коралловыми губами его уха. «Интересно, — подумал Димка. — Она колет в губы ре-стилайн, чтобы они такие пухлые были? И своя ли у неё грудь?» Пожив с Юлькой, он много всего про косметологию узнал. Окно открыли, чтобы выветрить клубы сигаретного дыма. Димка накинул на Лисьины плечи свою олимпийку.

Поэт с еврейской фамилией рассказывал двум критикессам о своём испанском происхождении.

— В тебе правда есть что-то испанское! — щебетали критикессы, а одна то и дело поправляла сползающую с плеча бретельку прозрачной блузочки. Поэт кокетливо теребил бородку кастильского гранда и подбрасывал критикессам новые факты сочинённой биографии. Ногти его выглядели так, будто с пальцев соскребали кожицу, пока не доскребли до ногтей. Скребли неаккуратно. Атмосфера всеобщего флирта накалялась. Долговязый сказочник делился экстравагантными рецептами:

— Мы с пацанами из больнички мешаем спирт с жидким азотом. Получается желе.

— И что?

— Кормим друг друга с ложечки. Эффект любопытный…

Драматург-революционер курил трубку. Марат сообщил бритоголовому ветерану, что его, ветеранские, рассказы ему, Марату, не понравились. Бритоголовый ответил, что Марат дурак, и отвернулся. Димка почувствовал, что частота взглядов, которые бросает на него беременная поверх гитары, превышает допустимую норму, и повернулся к Лисе.

Лиса увлечённо болтала с Арменом. Его рука, касаясь Димкиной олимпийки, покоилась на её бедре. Вспомнилось забытое со школы чувство, как будто девочка, которой ты подарил редкий вкладыш, взяла и отдала его другому мальчику. Ты-то думал, что, подарив ей вкладыш, станешь её возлюбленным, а у неё, оказывается, уже есть возвлюбленный, а подарки она от всех принимает.

— Слушай, я выйду проветриться… Можно? — улыбнулся Димка, кивая на свой предмет одежды. Армен отвёл глаза, Лиса окинула Димку долгим взглядом:

— Конечно.

Накинув олимпийку, хранящую Лисьино тепло, Димка вышел в коридор. «Смотаюсь в парк, подышу воздухом».

Из комнаты поэта Тарковского и волосатого ларёчника доносились звуки ментовского сериала, скрип кровати и стоны:

— Руки за спину… Да, да… Давай, дэвочка… Всё равно посажу!.. Ой, Гусейн, ой-ой-ой, мамочки…

Ларёчник отдыхает с продавщицей.

— Бдыщ-бдыщ… — хлопают выстрелы в телике.

* * *

Димка вышел в вечерний парк. Редкие фонари горели скупо. Вокруг каждого подрагивал нимб медного света. Через подошвы ботинок чувствовалась склизкость мокрых листьев. Корни деревьев пересекали старый асфальт вздувшимися венами. Навстречу, по варикозной дорожке, прошёл литературный критик Мамадаков под руку с супругой, чувственной брюнеткой, лениво стрельнувшей б##дскими глазами. Днём её лицо показалось Димке знакомым, теперь он вспомнил. Однажды в баре, не успели они с Поросёнком войти, как на Димке повисла пьяная леди за тридцать. Леди принялась целовать Димку и лезть к нему в трусы. Димка в принципе не обломался, но уж больно она была пьяна, совсем лыка не вязала. Лестно, конечно, когда эффектная баба сама вешается, но если она при этом ничего не соображает… Димка усадил пьяную в уголок и заказал ей воды. В ближайшие полчаса девушка успела присосаться ещё к нескольким мужчинам, последний из которых не побрезговал и уволок горячую прелестницу в туалет.

С тех пор Димка не раз видел её в городских кабаках. Она обыкновенно танцевала с каким-нибудь мужиком, крепко к нему прижавшись, а сам Мамадаков появлялся позже, тяжело дыша, бледный, похожий на расхристанную и потерявшую косынку бабушку. Со скомканной, растущей клочками, как плохой газон, бородой и вечно одутловатым лицом. К взмокшему лбу липла длинная прядь, а раскосые глаза дико вращались в поисках жёнушки.

В Димкином кармане дважды пропищал мобильный. Эсэмэска. «Козырев — мудак», — высветилось на экране.

— Ха-ха! Ха-ха-ха! — Димка сначала засмеялся урывками, а потом заржал уже безудержно. Сообщение от Юльки. Её манера кокетничать. Точнее, не только её. Димка обладает какой-то странной формой обаяния, девушкам он нравится, но они при этом называют его мудаком. Причём преимущественно в письменной форме. Впервые, классе в пятом-шестом, Яна Красикова вывела эти слова забелкой на его пенале. В институте Люба Николаева посылала ему эти же слова по имэйлу. Затем появились мобильники с латинским алфавитом, и он стал получать от девушек «Kozirev — mudak». Димка часто показывал эти сообщения мне, пытаясь разобраться в причине такой общности женского мнения относительно его персоны. Незнакомые друг с другом, совершенно разные девицы будто сговорились! Я предположил, что женщины, как дети, когда им кто-то нравится, предпочитают оскорбления, а не ласки. А может, им просто цветы надо чаще дарить? Или бриллианты? Не поймёшь. И вот теперь, впервые после расставания с Юлькой, он получил весточку. «Соскучилась со своим газовщиком», — подумал Димка самодовольно. Он не знал: это я сообщил Юльке о его выходе в финал и шансах на победу. Вот в Юльке и ожили старые чувства.