Читать книгу "Семейный круг - Андре Моруа"

Парадное у доктора отворил слуга в белом переднике и черно-желтой жилетке.

— На прием? — спросил он.

— Нет, — ответила мадемуазель, — у нас спешное письмо к доктору. Мы подождем ответа.

— Присядьте на минутку, — ответил слуга. — Я передам письмо со следующим пациентом.

В прихожей пахло аптекой. У зеленоватого стенного ковра стояла широкая скамейка, мадемуазель посадила на нее Денизу.

— Может быть, вы пройдете в приемную? — предложил слуга.

Мадемуазель отказалась:

— Нет, нет.

Ей было неловко. Дениза через приотворенную дверь рассматривала белую комнату, где блестели какие-то аппараты и склянки. Вдруг распахнулась обитая кожей дверь и появился доктор. В руках он держал письмо госпожи Эрпен; он, видимо, торопился.

— Это вы, мадемуазель?.. — проговорил он. — Передайте госпоже Эрпен: раз она считает, что я могу быть полезен, я приду…

— Хорошо, доктор, — ответила мадемуазель Пероля. — А как сказать мадам — когда вы…

— Минутку… (Он вынул из кармана записную книжку.) Сегодня, в шесть часов. Скажите лучше — в половине седьмого, чтобы она не волновалась… Что ж это, — обратился он к Денизе, — мамочка заболела? А ты как? Все так же хорошо играешь на рояле?

Он взял ее за подбородок. Его грубоватые жесты пугали детей. Дениза опустила голову и промолчала.

На другой день госпожа Эрпен уже могла встать, а два дня спустя порадовала домашних, появившись в столовой к завтраку в простом белом платье. Господин Эрпен в волнении встал из-за стола, подвел ее под руку к стулу и велел Эжени подать бутылку шампанского. Бутылка, почти нетронутая, была выпита в тот же вечер на кухне Куртегезом, который по такому случаю спел громче обычного.

Не плачь, моя Сюзетта.

После этого эпизода Дениза окончательно вышла из повиновения.

— Ничего не понимаю, — удивлялась мадемуазель. — Я еще не встречала такой умной девочки. Я люблю ее всем сердцем, знаю, что и она меня любит и вовсе не хочет меня огорчать. И все-таки ничего не могу от нее добиться. Это какая-то ненормальность.

Будь мадемуазель Пероля наблюдательнее, она заметила бы, что все предосудительные поступки Денизы делались с расчетом рассердить или возмутить мать. Госпожа Эрпен, всегда подтянутая, элегантная, требовала от девочек безупречной опрятности. Дениза считала делом чести ходить замарашкой. Однажды мадемуазель Пероля застала ее за тем, что она пачкала угольной пылью свои белые башмачки. Воспитательница расплакалась и заявила, что больше не в силах заниматься такой злой девочкой. Когда для Денизы настало время первого причастия, родители долго обсуждали, как с нею поступить, и в конце концов решили, что на будущий год поместят ее в пансион Св. Иоанна.

X

Монастырь Св. Иоанна, занимавший несколько старинных зданий, уступами спускающихся к реке между Лувье и Пон-де-Лэром, представлял собою католическое учебное заведение, которому местная промышленная аристократия уже целое столетие доверяла воспитание своих дочерей. Монахини покинули его в 1905 году,[15]и их заменили сестры-мирянки. Начальница, мадемуазель д’Обрэ, высокая и полная, носила черное шелковое платье и всегда держала белые пухлые руки скрещенными на животе. Когда она шла по двору или входила в класс, глаза ее бывали опущены, но из окон своего флигелька, стоявшего у входа в монастырский двор, она следила за воспитанницами проницательным, умным взглядом. Эта женщина, никогда не выходившая за стены монастыря, отлично знала историю и все тонкости иерархического положения каждой семьи. Она понимала, что Элен и Франсуаза Паскаль-Буше, миловидные белокурые девочки с ясным выражением лица, принадлежат к тому миру, в который никогда не проникнуть Денизе Эрпен — девочке с суховатыми, малопривлекательными чертами, которую привезла в монастырь чересчур нарядная мать. Но настоятельница старалась восстановить среди воспитанниц то равенство перед Богом, которое отвергалось их тщеславными родителями.

Каждое утро, без пяти восемь, ученицы должны были собираться на дворе, выстраиваться в шеренги и стоять не шевелясь. Все были с длинными косами, спускавшимися на спину. Ровно в восемь, при первом ударе часов, настоятельница выходила из своего домика, направлялась вдоль рядов и выбирала какую-нибудь девочку, взяв ее за руку. То бывала воспитанница, либо отличившаяся в учении или набожности, либо такая, которую она хотела, по причинам ей одной известным, возвысить или реабилитировать в глазах подруг. Затем она направлялась к часовне, по-прежнему держа избранницу за руку, а остальные следовали за ними попарно. Этот ритуал не был лишен величия, а благодаря томительному ожиданию, которое ему предшествовало, он производил на девочек особенно внушительное впечатление. В первый год своего пребывания в монастыре Дениза была одной из тех, которые чаще всего удостаивались этой чести.

Год, когда Дениза должна была принять первое причастие, был для нее временем восторженной набожности. Она подвергала себя лишениям: не ела после завтрака шоколада и фруктов, по два дня воздерживалась от беседы. Она давала себе обет платить добром за зло, а в дни каникул, когда возвращалась на улицу Карно, она, к изумлению сестер, дарила им самые драгоценные вещицы из числа тех, что тщательно хранились в ее шкафу. Так, она подарила Сюзанне сервиз из стекла с прожилками, который она выиграла на ярмарке; девочка разбила его почти тут же; Дениза расплакалась, но подошла к Сюзанне и поцеловала ее. Эжени вздумала было дурно отозваться об ее матери, но Дениза сразу же прервала ее и прочла ей проповедь о злословии. Ее охватило горестное удивление, когда она поняла, что, несмотря на все ее стремление к святости, ее духовный наставник, аббат Гиймен, по-прежнему не уверен в ней. Это был молодой священник, очень красивый; когда к нему обращались, он заливался румянцем. Однажды, когда она пыталась описать ему свою внутреннюю борьбу и свои достижения, он ей сказал: «Дениза, вы как пламя; вы сжигаете все, к чему только прикоснетесь».

Тут она подумала, как раньше на пляже: «Люди несправедливы». Когда аббат Гиймен, краснея, учил, что надо избегать нечистых помыслов и плотского греха, за которые нас ждут вечные муки в адском пламени, она чувствовала себя грешной и несчастной. Вокруг нее сто девочек в черных передниках слушали аббата с явным равнодушием. От передничков исходил кисловатый запах — пахло щелоком и чернилами. Дениза думала о том, что матери ее суждены вечные страдания, еще более страшные, чем те, которым язычники подвергали святых мучениц. Кое-кто из подруг, выросших в деревне и хорошо знавших физическую сторону любви, достаточно ясно растолковал ей, что такое плотский грех. Она представляла себе мать и доктора Герена лежащими друг возле друга. Она вновь видела, как доктор Герен выходит из своего кабинета в переднюю, пропахшую аптекой, и ей казалось, что она все еще чувствует на подбородке прикосновение его жестких пальцев.