Читать книгу "Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Оставалось единственное препятствие на пути к блистательному завершению сезона и финальной игре на «Роуз-Боул».[32]Последний матч восточного чемпионата предстояло сыграть с Гарвардом; и тут капитан гарвардской команды Кабот Сэлтонвиль вдруг публично заявил, что скорее предпочтет вообще отказаться от игры, нежели выходить на поле против муравья.

— Не думаю, что здесь нужны какие-то дополнительные пояснения, — сказал он падким на сенсации репортерам, — но даю вам слово старого гротонца:[33]это заявление ни в коей мере не вызвано страхом.

По сему поводу жаркие словесные баталии развернулись в прессе и в обоих кампусах. Принстонцы, естественно, узрели в этом попытку посредством закулисных махинаций лишить их команду звездного игрока. Среди прочего было отмечено, что муравьям посвящен выдающийся научный труд Метерлинка, а упоминания о бостонцах можно найти разве что в записках Адамса.[34]Гарвардцы практически единодушно поддержали своего капитана и разогнали митинг местных радикалов, попытавшихся представить спор как «новый виток классовой борьбы».

В конце концов Принстон уступил, и муравей не был допущен к игре. Сэлтонвиль добился своего.

По ходу матча события развивались вполне предсказуемо. Лишившись своей многоногой ударной силы, принстонская команда передвигалась по полю, будто парализованная. Счет уверенно возрастал — 7:0, 14:0, 50:0, 65:0, — и крики болельщиков с «тигриных» трибун все больше походили на мучительный стон.

Наконец кто-то из них — легенды приписывают инициативу одному первокурснику — завел кричалку:

— Мураша в игру! Мураша в игру!

Ближайшие к нему болельщики подхватили, и вскоре уже весь черно-оранжевый сектор скандировал:

— Му-ра-ша в иг-ру!

Тут-то гарвардский капитан Сэлтонвиль и совершил фатальную ошибку. Его чрезмерная самоуверенность — при подавляющем превосходстве в счете всего за десять минут до конца матча — обернулась одним из тех рыцарственных жестов, склонность к которым он унаследовал от многих поколений новоанглийских предков.

Он взял тайм-аут и, повернувшись в сторону принстонских трибун, крикнул:

— Выпускайте на поле свою букашку!

И муравья выпустили на поле. Он был в обычной одежде, без формы, щитков и шлема, поскольку в тот день не числился даже среди запасных, но уже через десять секунд об этом все забыли, ибо с его вступлением в игру принстонцы воспрянули духом и совершенно преобразились. Они вернулись к старой, разработанной Крайслером схеме, с муравьем в качестве лидера атак, — той самой схеме, что принесла им череду блестящих побед на протяжении сезона. А пока Мураш совершал стремительные рывки, делал перехваты, отпасовывал, принимал мяч и пробивался с ним в зону противника, сотни маленьких муравьев, невидимых в траве, отслеживали игроков гарвардской команды и по сигналу в начале каждой схватки впивались в них с такой яростью, что те и думать забывали об атакующих действиях. (Иные даже умудрялись проникнуть под нижнее белье спортсменов, таким образом дав начало крылатой фразе, которую я не буду здесь цитировать из чувства деликатности.)

Капитан Сэлтонвиль — чье лицо распухло от муравьиных укусов, а глаза заплыли так, что он почти ничего не видел, — проклинал собственное великодушие. Однако он был еще в состоянии разглядеть стремительно менявшийся счет на табло — 6:65, 25:65, 55:65,64:65, — и вот уже принстонцы вышли вперед. Тогда гарвардский капитан решился на крайнюю меру: он сломает этого Мураша, он пойдет наперекор славным семейным традициям и сыграет грязно.

Когда прозвучал свисток, он ринулся в самую гущу схватки.

— Бац! — исподтишка врезался его кулак в противника. — Бац! Бам! Бац!

Он продолжал сгоряча наносить удары, но чутье уже подсказывало, что дела его плохи.

В следующие мгновения толпе болельщиков предстало незабываемое зрелище. Из кучи игроков вдруг выскочил капитан Сэлтонвиль и со всех ног пустился наутек, а за ним, яростно сверкая глазами-бусинками, бежал муравей. Гарвардец промчался мимо своих ворот, оглянулся, испустил ужасный вопль и, перепрыгнув через ограждение, поскакал вверх по ступенькам трибуны; муравей неотступно его преследовал.

Замерев от ужаса, толпа наблюдала за тем, как Сэлтонвиль приближается к верхнему краю трибуны, откуда он мог спастись, лишь прыгнув с пятидесятифутовой высоты.

Капитан достиг репортерской ложи на самом верху и остановился, бледный как смерть. А муравей подбирался все ближе, задержавшись лишь ненадолго, чтобы расшвырять в стороны попытавшихся преградить ему путь гарвардских болельщиков.

И тут в события вмешался еще один неизвестный мне по имени герой: находчивый молодой комментатор.

— Если вы прямо сейчас сделаете нужное заявление для прессы, это может его утихомирить, — сказал он.

— Все, что угодно! — вскричал Сэлтонвиль.

И репортер начал вполголоса диктовать «нужные слова», которые Сэлтонвиль послушно повторял в микрофон, хотя кровь его кипела от стыда и бессильной ярости.

— Эта букаш… то есть мой уважаемый оппонент… превосходит меня мастерством, отвагой и силой духа… — Оппонент меж тем приближался, и гарвардец заговорил быстрее: — Это истинный джентльмен и образцовый спортсмен. Я горжусь тем, что встретился с ним на поле, даже несмотря на наше поражение.

Муравей услышал его слова и остановился. Сладкая лесть явно ослабила его боевой настрой.

Комментатор задал в микрофон уточняющий вопрос:

— Вы действительно так считаете, капитан Сэлтонвиль?

— Разумеется, — промямлил достойный сын Гарварда. — Именно затем я и спешил в репортерскую ложу. Мне не терпелось сообщить об этом всем.

Такова правдивая история о муравьях в Принстоне. И достоинств их отнюдь не умаляет тот факт, что в начале следующей весенней сессии муравьев-студентов признали «досадной помехой» и подчистую вытравили из Принстона.

Приказ о «зачистке» университета, само собой, не распространялся на Мураша. При желании вы можете повидать его и сейчас, ибо он пошел по научной стезе, специализируясь на перспективах прогресса своего муравьиного племени. В настоящее время он занимает должность профессора инсектологии в Йельском университете и по совместительству тренирует тамошнюю футбольную команду. А капитана Сэлтонвиля до сих пор помнят как одного из самых быстрых игроков, когда-либо выходивших на поле в красной форме Гарварда.