Читать книгу "Билли Батгейт - Эдгар Доктороу"

Мне не нравились эти мысли, и я стал смотреть в окно, словно вбирая в себя город, громоздкость его темных зданий и огни светофоров, отражавшиеся в темных сверкающих мостовых. Город всегда, когда бы я ни желал, вселял в меня уверенность. Я вспомнил о собственных великих намерениях. Если я не доверяю своим порывам, то мне нечего делать у мистера Шульца. Он действовал не размышляя, так же должен действовать и я. Нас направлял кто-то свыше, и до той степени, до какой я доверял себе, я должен доверять и ему. Меня возмущало ощущение трехмерной опасности, я должен бояться себя, своего наставника и того, чего боялся он, то есть деловой жизни, сопряженной со смертельным риском; а кроме того, мир кишел фараонами. Четыре измерения. Я открыл окошко, вдохнул свежий ночной воздух и успокоился.

Машины направлялись к центру. Мы проехали по Четвертой авеню, а затем, миновав туннель, объехали по эстакаде Центральный вокзал, откуда попали на Парк авеню, настоящую Парк авеню, проходящую мимо новых башен «Уолдорф-Астории» с их знаменитой «Павлиньей аллеей» и не менее знаменитым хозяином, неугомонным Оскаром, как я узнал из «Миррор», бесценного источника информации; потом мы свернули налево на 59-ю улицу и потащились за трамваем, звонок которого звучал, как гонг на боксерских состязаниях; а затем, нырнув в сторону, остановились у тротуара на углу Центрального парка, под тенью генерала Текумсе Шермана на коне, скачущего сквозь дождь, на той стороне площади. К дождю добавлялись еще и брызги фонтана, стекавшие из многоярусных чаш в мелкий бассейн, в который генералу пришлось бы направить своего коня, реши он вдруг добраться до женщины с корзиной фруктов на той стороне и попросить у нее вкусный плод. Я никогда не любил памятников, они чудовищно неуместны в городе Нью-Йорке, не подходят ему, они лживы и глупы, и что бы там ни говорили о Бронксе, но там вы не найдете генералов на вздыбленных конях, или дам с корзиной фруктов на голове, или солдат, стоящих среди умирающих товарищей, которые вздымают к небу руки и ружья. К моему удивлению, дверца машины открылась, передо мной стоял мистер Шульц.

— О'кей, малыш, — сказал он, протягивая мне руку и рывком вытаскивая меня из машины, и вот я уже мокну под дождем на площади Гранд-Арми и думаю, что настал конец Фантому, чудесному жонглеру; меня найдут в грязи под кустом в Центральном парке, и, если глубина водоема для убитого что-то определяет, то я заслужил лужу, в которой под дюймовым слоем воды меня легко отыщет собака и слижет грязь с моих застывших глаз. Но, быстро подведя меня к первой машине, он сказал: — Проводи леди домой. Ни под каким предлогом не позволяй ей говорить по телефону, впрочем, она вряд ли будет пытаться. Она соберет кое-какие вещи. Просто побудь с ней, пока тебе не позвонят, что пора спускаться вниз. Все понял?

Я кивнул, что, дескать, да. Мы подошли к его машине, и, хотя вода уже стекала струйками с полей его шляпы, он только сейчас наклонился к заднему сиденью, вынул оттуда черный зонт и, открыв его, помог ей выйти из машины, а потом передал мне и девушку, и зонтик; наступил удивительный миг, когда мы втроем стояли под одним зонтом, и она смотрела на него с едва заметной загадочной улыбкой, а он нежно гладил ее по щеке и улыбался ей; потом он нырнул в машину, и еще не успела захлопнуться дверца, как автомобиль, скрипнув шинами, рванул с места, второй — за ним.

Нас поливали косые струи дождя. Тут мне пришло в голову, что я ведь не знаю, где находится дом мисс Лолы. По какой-то причине я решил, что отвечаю за все сам и что она, лишенная воли, ждет моих указаний. Но она взяла меня за руку двумя своими и, прижимаясь ко мне под этим большим черным зонтом, громыхавшим, словно барабан, потащила, переходя попеременно с шага на бег, через Пятую авеню, которая настолько тонула в воде, что мы разбрызгивали ее не меньше, чем падало на нас сверху. Она, кажется, направлялась в отель «Савой-Плаза». Из вращающейся двери, конечно, вышел портье со своим зонтом и бросился к нам, этот бесполезный жест лишь демонстрировал заботливость, через несколько секунд мы уже влетели в покрытое коврами, ярко освещенное, но уютное фойе; какой-то мужчина во фраке и полосатых брюках подошел к нам. На прекрасном лице мисс Лолы мелькнула озабоченность, и она рассмеялась, взглянув на свой мокрый, помятый наряд, потом медленно провела рукой по мокрым волосам, стряхнула капли на ковер и ответила на приветствие дежурного администратора — Добрый вечер, мисс Дрю, Добрый вечер, Чарльз, — и на вежливый взмах руки полицейского, стоявшего неподалеку со своими приятелями из обслуги отеля; полицейский любил бывать в дружелюбном тепле этого фойе в ночную непогоду, а я в это время, не решаясь взглянуть на него, ждал с пересохшим горлом, как она объяснит мое появление — в глазах фараона я был сопляк из сопляков, — и старался не оглядываться па вращающуюся дверь, от которой все равно было мало проку, надеясь на кривую лестницу за лифтом, она, хотя и шла наверх, могла в конце концов вывести меня наружу. Я молил Бога, чтобы ангелы-хранители не оставили мистера Шульца и чтобы изобретательность не подвела мисс Лолу или мисс Дрю, как бы ее ни звали и что бы она ни пережила в ночь смерти человека, которого, видимо, любила, во всяком случае, ходила с ним на приемы и спала. Но, взяв свой ключ, она ничего объяснять не стала, словно каждый вечер приходила сюда со странными мальчишками в дешевых мятых пиджаках из искусственной замши, солдатских брюках и с вызывающей прической, какую носят только в Бронксе, а взяла меня за руку и провела в лифт так, будто я был ее обычным спутником, и двери лифта за нами закрылись, и лифтер нажал на кнопку, не спросив, какой этаж нам нужен, и тут я сразу же понял, что объяснения требуются ото всех, кроме тех, кто наверху, и что для этой мисс Дрю с ее жестокими зелеными глазами путешествие на буксире было черт-те каким увлекательным приключением.

Вот это отель так отель: когда открылись двери лифта, мы очутились прямо в номере. На натертом до блеска полу ничего не было; на противоположной стене висел ковер или гобелен с рядами закованных в броню рыцарей на одинаково, как в цирке, вздыбленных конях, а мебели здесь не было, все-таки прихожая; впрочем, в углах стояли две большие, мне по пояс, вазы, я мог бы залезть в любую из них, если бы мне вдруг захотелось оказаться посреди прогуливающихся греческих философов, завернутых в простыни или, учитывая мое тогдашнее настроение, в саваны. Но я предпочел последовать за новоиспеченной мисс Дрю, величественно толкнувшей двойную высокую дверь слева от нас и зашагавшей по небольшому коридору, завешенному темноватыми картинами в мелких трещинках. Налево находилась открытая дверь, из которой, когда мы проходили мимо, раздался мужской голос:

— Это ты, Дрю?

— Мне надо в туалет, — сказала она вполне спокойно и завернула за угол, я услышал, как там открылась и закрылась дверь. А я остался стоять в проеме другой двери и заглянул в комнату, видимо библиотеку, с застекленными книжными шкафами, высокой наклонной лестницей на рельсах и громадным глобусом в полированном деревянном каркасе; комната освещалась двумя бронзовыми настольными лампами с зелеными абажурами, стоявшими по обеим сторонам мягкого дивана, на котором рядом сидели двое мужчин, один постарше другого. И что меня поразило больше всего, тот, кто постарше, держал в своей руке возбужденный член более молодого.