Читать книгу "Глубокие раны - Неле Нойхаус"

— Что это может означать? — спросил Боденштайн.

— Я брошу свою профессию, если ошибаюсь, — ответил Кирххоф. — Это невероятно; в конце концов, Гольдберг был евреем…

Боденштайн не понимал, что так взволновало судебного эксперта.

— Не мучайте меня, — сказал он нетерпеливо. — Что необычного вы находите в татуировке?

Кирххоф посмотрел на Боденштайна поверх своих очков-половинок.

— Это, — он понизил голос до конспиративного шепота, — татуировка группы крови. Такую татуировку делали членам «Ваффен-СС»,[5]на уровне двадцати сантиметров выше локтя на внутренней стороне левого плеча. Так как такая татуировка была однозначным опознавательным знаком, после войны многие бывшие члены «Ваффен-СС» пытались избавиться от нее. И этот человек — тоже.

Хеннинг глубоко вздохнул и начал обходить секционный стол.

— Как правило, — начал объяснять он, как будто читал лекцию в аудитории студентам первого семестра, — татуировку наносят путем введения иглы в средний слой кожи, в так называемую дерму. Но в нашем случае краска проникла в подкожно-жировой слой. Снаружи можно было увидеть лишь голубоватый шрам, но сейчас, после удаления верхних кожных слоев, татуировка стала вновь отчетливо видна. Группа крови АВ.

Боденштайн смотрел на труп Гольдберга, который лежал в лучах яркого света на секционном столе с вскрытой грудной клеткой, и не решался думать о том, что может означать невероятное открытие Кирххофа и что оно может за собой повлечь.

— Если бы вы не знали, кто находится здесь, на вашем столе, — сказал он медленно, — что бы вы предположили?

— Что мужчина в молодые годы являлся членом СС. И практически с самого начала. Позднее татуировка наносилась латинским шрифтом, а не старонемецким.

— Может идти речь о какой-нибудь другой, совершенно безобидной татуировке, которая с годами как-то… гм… изменилась? — спросил Боденштайн, хотя он не питал на это никаких надежд. Кирххоф практически никогда не ошибался, по крайней мере, Оливер не мог припомнить ни единого случая, когда судебный эксперт был бы вынужден пересмотреть свое заключение.

— Нет. Тем более на этом месте. — Хеннинга не обидел скепсис Боденштайна. Он так же, как и все присутствовавшие, отдавал себе отчет в важности своего разоблачения. — Я уже встречался при вскрытии с такого рода татуировкой — один раз в Южной Америке и несколько раз здесь. У меня нет никаких сомнений.

Было половина шестого, когда Пия открыла входную дверь и сняла в прихожей грязную обувь. Она в рекордном темпе покормила лошадей и собак и теперь мечтала поскорее попасть в ванную, чтобы принять душ и помыть голову. В отличие от своего шефа, Пия абсолютно не была раздосадована указанием Нирхофа — пока не проводить никаких следственных мероприятий по делу Гольдберга. Она опасалась, что Кристоф откажется провести с ней сегодняшний вечер. А ей этого так хотелось. Полтора года тому назад она разошлась с Хеннингом; на деньги, полученные от продажи своего пакета акций, купила поместье Биркенхоф в Унтерлидербахе и вернулась к своей прежней работе в уголовной полиции. Венцом ее счастья, несомненно, был Кристоф Зандер. Прошло десять месяцев с того дня, когда они познакомились при расследовании убийства в зоопарке «Опель-Цоо» в Кронберге. Взгляд его темно-карих глаз пронзил ее сердце, как удар молнии. Пия привыкла всему в своей жизни находить рациональное объяснение, поэтому находилась в глубоком смятении от притягательной силы, которую произвел на нее с первого взгляда этот мужчина. Вот уже восемь месяцев она и Кристоф были… да, кем они были? Любовниками? Друзьями? Приятелями? Он часто оставался у нее на ночь, она была вхожа в его дом и имела хорошие отношения с его тремя взрослыми дочерьми, но до сего времени им ни разу не пришлось испытать удручающую рутину повседневности. Видеть его, приезжать к нему и спать с ним — это все еще было для нее волнующими событиями.

Пия поймала себя на том, как глупо ухмыляется своему зеркальному отражению. Она открыла душ и стала с нетерпением ждать, пока старый бойлер нагреет воду до приемлемой температуры. Кристоф был темпераментным и страстным во всем, что бы он ни делал. И даже если порой бывал нетерпеливым и вспыльчивым, он никогда не становился язвительным, как Хеннинг, который был настоящим мастером ковырять открытые раны. После шестнадцати лет, прожитых вместе с таким гением-интровертом, каким был Хеннинг, которому без труда удавалось в течение нескольких дней не проронить ни слова, который не терпел ни детей, ни домашних животных, ни спонтанных идей, Пия все вновь и вновь восторгалась простотой Кристофа. С тех пор как она его узнала, в ней развилось совершенно новое самосознание. Он любил ее такой, какая она была, — без макияжа и заспанная, в одежде для конюшни и резиновых сапогах; его не беспокоил ни какой-нибудь прыщ на ее лице, ни пара лишних килограммов, неправедно набранных ею. И, кроме того, он был прекрасным любовником, причем в течение последних пятнадцати лет, после смерти своей жены, он, как ни странно, не предоставил возможности убедиться в этом своем качестве ни одной другой женщине. У Пии все еще бешено колотится сердце, когда она вспоминает вечер в зоопарке, в котором уже не было ни одной живой души, когда он признался ей в своих чувствах.

Сегодня вечером она впервые должна была вместе с ним принять участие в официальном мероприятии. В Доме Зоологического общества во Франкфурте состоится торжественный прием, сборы от которого пойдут в фонд постройки павильона человекообразных обезьян. Всю неделю Пия думала о том, как ей одеться. Немногие наряды, которым удалось перекочевать из «периода Хеннинга» в ее новую жизнь, были 38-го размера, и, к ее ужасу, уже не совсем ей годились. Ей не хотелось весь вечер втягивать живот, опасаясь, что при ближайшем необдуманном движении лопнет какой-нибудь шов или молния. Поэтому она провела два вечера и первую половину дня субботы в «Майн-Таунус-центре» и в торговом центре «Цайль» во Франкфурте в поисках подходящей одежды. Но, вероятно, в магазинах ориентировались только на страдающих анорексией клиенток. Напрасно Пия высматривала продавщицу своего возраста, которая с пониманием отнеслась бы к ее проблемным зонам: все сотрудницы были едва достигшими совершеннолетия экзотическими красотками с размером XXS, которые равнодушно или даже сочувственно наблюдали за тем, как она в узкой примерочной кабинке, обливаясь потом, пыталась влезть в различные вечерние платья. Ей удалось найти нечто подходящее в Н&М, но она тут же ощутила неловкость, поняв, что находится в отделе одежды для беременных. Пия была сыта по горло и, сознавая, что Кристоф любит ее такой, какая она есть, сделала выбор в пользу простого черного платья-футляра сорок второго размера. В награду за изнурительные примерки она позволила себе экстра-меню в «Макдоналдсе», включая «мак-флурри» с шоколадной крошкой на десерт.

Когда Боденштайн пришел вечером домой, никого из членов семьи не было, только собака встретила его бурной радостью. Разве Козима предупреждала, что ей надо будет уйти? На кухонном столе лежала записка: «Совещание по поводу Новой Гвинеи в Мерлине. София со мной. Пока». Оливер вздохнул. В прошлом году из-за беременности Козима была вынуждена отменить давно запланированную киноэкспедицию в реликтовые леса Новой Гвинеи. Втайне Боденштайн надеялся, что после рождения Софии жена оставит свои приключенческие поездки, но, очевидно, он заблуждался.