Читать книгу "Ночь человека - Сергей Слюсаренко"

– Вот, Макс, познакомься. Это господин Бартези. Он будет с тобой заниматься.

– Я даже и не знаю, смогу ли я найти время. Я сильно занят, — ответил тот, кого назвали Максом. Это был парнишка лет тринадцати-четырнадцати. Худое треугольное лицо с мелкими чертами. Крупные, навыкате глаза. Кожа нездоровая и шелушащаяся. Густые, курчавые волосы разделены посередине пробором. Обычный пацан.

– У тебя есть компьютер? — проигнорировал я его заявление.

– Да, но он не работает. Там что-то с системой, — вяло ответил Макс.

– Давай, Максим, я попробую его починить, мне бы хотелось, чтобы мы вместе поработали с компьютером.

– Что вы там можете починить? Исаак из Интеля ничего не сделал, а он о-го-го! И меня зовут не Максим, а Макс.

– Я буду тебя звать Максим, Макс похоже на кличку клоуна. А с компьютером — я думаю, что справлюсь.

Дверной звонок резал сон на невразумительные куски. Ну нету меня дома. Я уехал в Азию, Африку и Латинскую Америку одновременно! Строить Асуанскую плотину! Ты, звонильник… уйди… Не уходит.

– Кто там? — через дверь — лень одеваться.

– Это Вера?

– Нет, тут таких нету!

– Извините, ошибся.

Разве мой голос похож на голос Веры? И что за Вера такая?

И зачем у Симы была лушпайка на губе?

Глава 4

На выходе из подъезда меня остановили два молодых человека с повязками «Дружинник». С этой конторой лучше не шутить. Они вежливо, вежливость переходила даже в хамство, пригласили меня посетить Министерство прикладной санитарии. И даже вызвались проводить.

В приемной, у двери, обитой кожей, с надписью «Прием граждан после 14.00», меня оставили наедине с легкомысленной секретаршей. Та уныло раскладывала на экране монитора «солитер» с простейшими опциями. Через час секретарша непонятно из каких побуждений сказала:

– Заходите, он освободился.

Ну, я и зашел.

Толстый, активно лысеющий коротышка, красные глаза, мутный взгляд. Мутный от природы, не после вчерашнего. Начальник сидел, держа в руках какую-то бумажку. Кивком предложил сесть на стул, стоящий у другого стола, припаркованного перпендикулярно.

– Прекрасный у нас народ! — без вступления, патетически начал лысый. — Вот посмотрите, мне пишут. Живет семья шахтера в полуподвале, однокомнатная квартира, а ничего не просят! Благодарят, что мы сохранили рабочие места на шахте. Или вот ещё! — он покопался в других бумажках, сначала безрезультатно, но потом тихо произнес:

– Ага, вот оно, — и, уже откашлявшись, громко. — Пишет мать героя взятия Тузлы у варваров. Уже тридцать лет прошло со дня гибели кормильца, но родина помнит о герое. Мать благодарит за назначенную пенсию. Сожалеет, что нет никакой войны, её внуки повторили бы подвиг своего отца.

Потом, бросив на мгновение отрешенный взгляд в окно, он вдруг без всякого перехода произнес:

– Так что там у тебя, Стамин?

– Что у меня? — откровенно удивился я.

– Ну, как «что»? Чем ты недоволен?

– Да я вроде не жалуюсь, так же как и ваши респонденты. Всем доволен, налоги плачу.

– И что, совсем не понимаешь, зачем сюда пришел?

– Да я и не рвался особо. Ваши вертухаи меня притащили, — вяло возразил я.

– Ну что у вас за жаргон? Разве мы — НКВД? Всё НКВД осталось в прошлом, да и в другой стране. Мы же жить помогаем народу.

– Простите, я действительно не понимаю, чем я мешаю жить народу.

– Ну, не стройте из себя наивного. Вас родина воспитала, одела-обула, образование дала, а вы что?

– Я позволю себе возразить. Меня воспитывали родители, бабушка. Одевали-обували тоже родители. Образование… я так думаю, в том, чтобы мне его дать, государство было заинтересовано. Так же, как и я в том, чтобы его получить. Тут, что называется, совпадение интересов. Работаю-то я на государство. Так же, как и мои родители. И одевали-обували они меня, экономя из той мизерной зарплаты, которую им платило государство.

– Не надо демагогии, господин Стамин! Вам что, больше нечего сказать?

– А что я должен сказать?

– Ну, тебе лучше знать, почему вас сюда пригласили, — бесцветным голосом продолжил толстый.

То ли он действительно не мог определиться, быть со мной на «вы» или «ты», то ли это была особая игра.

– Ей богу, нет идей, чем я мог навредить санитарии, тем более, прикладной, — изобразил я наглого простачка.

– Не зуди, Стамин! — особист перешел в атаку. — Ты родину не любишь, Стамин! Много на себя берешь! Тебе родина все дала, а ты ей что? Когда свои художества закончишь? — Чиновник жестом, исполненным отвращения, пропихнул по столу в мою сторону бумажку.

Это был плохого качества ксерокс с моего патента, полученного совместно с заграничным университетом. Ты смотри! Работают!

– Ну и что? Я ехал в поезде, за рубежом. Билет на поезд купил на свои деньги. Обдумывал идею, появились кое-какие мысли. Как приехал в тамошний университет — у них те же идеи. Вот они и сделали патент, и меня включили, из уважения. Я понимаю, вам это удивительно. У нас так не принято. Я имею в виду, уважать человека и его мысли.

От такого кощунства у толстого даже покраснела лысина.

– Вы что себе тут? Все, что у вас есть, вам дала родина, её героический народ, а вы здесь себе позволяете, — театрально воздев десницу к небу, прорычал санитар.

– Все что у меня есть, я добыл себе сам, вырвал из зубов тех, кому родина дает даром. И досталось это мне не легко. Но я просто работал. У нас с вами — разная родина. И все, что делала ваша родина, это — мешала мне работать и жить посредством тех, кому она все давала даром! Уничтожала мою родину. А героический народ… Чаще всего это обезумевшие от издевательств и нищеты такие же, как я, люди, — да о чем это я, и кому… — Ваша родина — вы о ней и заботьтесь. У меня была родина — мои друзья, коллеги, моя работа. Где оно все? Да убежали от вашей вакханалии кап-коммунизма!

Я, конечно, переборщил. А ну их всех. Устал я.

В подвале этой школы было бомбоубежище. По иронии судьбы, оплавленные адским огнем, разрушенные стены сохранили школьную табличку. «Первая русская художественная средняя школа, г. Минск». Остекленевшие потоки расплавленных кирпичей действительно напоминали высокохудожественное произведение. Бомбоубежище не пострадало, однако доступ в него был только через аварийную галерею, затерявшуюся в развалинах на противоположной стороне Шпалерной улицы. В этом убежище мы и жили. Последний очаг сопротивления. Вернее, и сопротивлением нас толком нельзя было назвать. Так, случайно уцелевшие в первую волну вторжения подростки, почти ещё дети.

В неразберихе первых дней мы случайно оказались вместе, кто-то вспомнил про убежище, натаскали туда еды из разрушенных магазинов и стали там пересиживать тяжелые времена. Иногда выбирались в мимолетные вылазки. Из них стало известно, что в город возвращаются люди. Бэрик, самый шустрый и ушлый, выяснил, что восстановлены даже городские власти. Все чиновники были назначены мораидами. Но самих мораидов никто так и не видел. Они изредка появлялись на улицах, на своих жутковатых машинах, парящих в нескольких сантиметрах над землей. Никаких особых конфликтов не случалось. Вообще, само вторжение обошлось, по крайней мере, в Минске, малой кровью.