Читать книгу "Элла - Ури Геллер"

Пролежав так минут двадцать, глядя время от времени на темнеющие на ладонях багровые рубцы, Элла услышала голос брата:

— Элли! Элли!

Она ответила не сразу.

— Ты там, Элли? Папа не сделал тебе больно, нет?

— Со мной все нормально, — прошептала она в ответ.

— Фрэнк! Чем это ты занимаешься? — раздался голос матери.

— Я иду в туалет, мам.

— Отец велел тебе не ходить к Элле, и не разговаривать с ней.

— Я не собирался, мама.

Элла услышала его торопливые шаги и звук спускаемой воды, чтобы оправдать эту маленькую хитрость. Через несколько секунд под дверь просунулся сложенный листок бумаги, и пол задрожал от топота спускавшегося по лестнице Фрэнка.

Круглая рожица с двумя точками вместо глаз, и бананом на месте улыбающегося рта, была нарисована на выдранном из блокнота листке. Она знала, что это значит: «Don’t worry, bе hарру». Любимая песенка Фрэнка. Он терпеть не мог, когда Элле бывало плохо.

В этом весь Фрэнк. Грустить для него значило просто зря терять время. Когда Элле было грустно или плохо, он потихоньку вытаскивал из кошелька Джульетты тридцать пенсов, и покупал сестре батончик «Марс» в лавочке на углу. Обычно это срабатывало. Когда над домом нависали тучи, и бодрость была не к месту — а так чаще всего и бывало, — Фрэнку приходилось сидеть тихо и помалкивать. Его это ужасно доставало. Ему было всего семь, но иногда Элла видела, как он вцепляется обеими руками в свои непослушные кудряшки, и дергает их, сходя с ума от постоянного молчания. Когда Джульетта впадала в уныние, он ловил ее руки и приплясывал вокруг, пытаясь расшевелить ее. Ему необходимо было вопить и носиться сломя голову двенадцать часов в сутки, но его матери даже смотреть на него было утомительно.

Когда родители ссорились, а Фрэнк сидел угрюмый и неподвижный, Элла слышала, как в нем нарастает не находящая выхода энергия. Слышала буквально, как скрежещущий рокот, вроде радиопомех, которые появляются вблизи работающего электрогенератора. Фрэнк и был таким генератором: Кен говорил, что к этому мальчишке можно лампочку подключать, и, возможно, он был не так уж далек от истины.

Иногда, закрыв глаза и мысленно сконцентрировавшись, Элла могла увидеть образы, которые видел ее брат. Она порой пользовалась этим, когда скучала по нему — когда они были на уроках в разных школах, или когда Фрэнка посылали в лагерь скаутов. Просто чтобы знать, где он и что с ним. У нее даже был для этого особый способ — она представляла себе телеэкран. На этом экране, как фильм, пущенный наоборот, возникали образы того, что Фрэнк видел перед собой. Если он был в школе, появлялось лицо учителя, учебники на столе, затылки его одноклассников. Если он был на стадионе, она видела летящий мяч, и слышала возгласы брата.

Однажды, когда Джульетта разволновалась из-за того, что Фрэнк опоздал домой, и ни у кого из знакомых его не оказалось, Элла заглянула в свой мысленный экран и увидела воду, а где-то раздавались крики. Она и сама перепугалась, но вдруг поняла, что Фрэнк просто в бассейне. Оказалось, он пошел на тренировку с командой шестого класса: Фрэнк отлично плавал, наравне со старшими. Джульетта не поверила дочери, и даже не захотела звонить в бассейн, чтобы проверить то, о чем та говорит, — но когда Фрэнк явился домой с влажными волосами, Джульетта во всем обвинила Эллу.

— Ты знала! — кричала она. — Он тебе сам сказал. Тебе просто нравится смотреть, как я тут на ушах стою!

Фрэнка не наказали. Ему частенько грозили наказанием, но это так ничем и не заканчивалось. Он научился выглядеть перепуганным, но на самом деле не обращал на всё это никакого внимания. Эллу же, напротив, наказывали часто и без предупреждения. Иногда, как сегодня, Фрэнк прокрадывался к ней, и нашептывал полуутешения-полуизвинения. Он-то знал, что не получает причитающейся ему доли наказаний, — что ж, нельзя сказать, чтобы он из-за этого переживал, но и не радовался, когда ей было больно.

Элла сжала листок с нацарапанной рожицей так порывисто, как будто это была нарисовавшая ее рука. Она любила своего маленького брата. Она нянчилась с ним, когда он был малышом, обнимала и баловала его, одевала, умывала. Вступалась за него, когда он стал постарше. Лгала, покрывая его, и защищала, стоило кому-нибудь хоть словечко против него сказать. Она любила его, и он это чувствовал.

Если он и знал о существующей между ними телепатической связи, то не подавал виду. Трудно ожидать от семилетнего ребенка, что он поймет старшую сестру.

В ее спальне стало темно, но Элла не стала зажигать свет. Она не желала увеличивать счет за электричество, который придется оплатить ее отцу, такой ненужной тратой, как свет в своей комнате.

Так она и лежала в темноте, скорчившись, совершенно несчастная, вдыхая пыльные запахи грязного коврика и сыроватых древесных стружек фанерной двери.

Ей в спину неприятно дуло сквозняком, пробиравшимся сквозь щели вокруг дверных петель, но она не двигалась. Ей неудобно? — что ж, она заслужила. Отец это знал, и бил ее по рукам. Директор тоже это знал — она не забыла жгучую боль, когда он намотал на руку прядь ее волос. Ее унизили взрослые, которые стояли неизмеримо выше ее. Конечно, она это заслужила.

Элла слышала звон столовых приборов. Внизу семья села ужинать, но она не имела права присоединиться к ним.

Она знала, что сама виновата.

Элла не могла вспомнить, каким образом машинка попала в ее сумку. Ну да, она ее разглядывала. Но ведь не трогала же. Ее руки тут ни при чем — они бы помнили прикосновение пластика, если бы схватили ее и сунули под кроссовки.

Должно быть, она заставила машинку перенестись в сумку. Заставила, хотя и не хотела этого. Может, потому, что знала, что она очень ценная — то есть ей сказали, что она ценная, хотя и непонятно, что в ней такого… Элла не могла себе представить, кому, кроме мистера Эванса, могла понадобиться эта модель, или кто бы захотел ее купить.

Кажется, с этой машинкой было что-то связано, какое-то воспоминание, но какое — она не знала. Какая-то тень в сознании, образ, до которого нельзя было дотянуться. Похоже на историю с дверью и разбитым стеклом — да, она в тот момент как бы грезила наяву, но за этим стояло нечто большее. Так бывает, когда пытаешься вспомнить имя, которое знал, но забыл. Элле казалось, что она задремывала, забывалась на мгновение — как раз тогда, когда разлетелась дверь и исчезла машинка.

Она сунула в рот распухший палец. Запах вареной картошки снизу смешивался с запахами ее комнаты — она проголодалась и мечтала о еде, что сейчас стоит на столе.

Когда мать постучала в дверь и скучным голосом произнесла: «Твой отец желает, чтобы ты поужинала», — Элла не посмела ответить. Она услышала, как тарелка звякнула об пол, и постепенно стихли шаги за дверью.

На тарелке была вареная картошка и сосиски с подливкой. Все давно остыло и засохло. Элла, как преступница, уселась на краешек кровати со своим закаменевшим ужином — впрочем, она считала, что и такого не заслуживала.