Читать книгу "Мои враги - Виктория Токарева"

Бедная Анька... Мне стало ее жалко. Семь лет она жила чужой жизнью, жизнью моей внучки. Они вместе ели, спали, разговаривали. Аньке приходилось спускаться до уровня дикаря, поскольку дети – дикари. Они повторяют в своем развитии зарю человечества.

– Чего ты сцепилась? – спросила я у внучки.

Она стояла с каменным лицом. Та еще штучка. Но я не умела ее не любить. И даже ее недостатки меня восхищали и казались достоинствами.

Анька приехала за вещами через две недели. Она была напряжена, боялась, что я не отдам ей свои подарки. За совместную жизнь я широко одаривала Аньку, пытаясь смягчить ее нрав. И нрав действительно смягчался, но ненадолго.

Я сложила все свои дары: кухонную технику, картины, коробки с одеждой – выставила все это в прихожую. Анька посмотрела, и ее лицо скрючилось в страдальческой гримасе. Она не сказала «спасибо» или «извини». Она посмотрела на меня сложным взглядом, в котором было все: «спасибо», «извини» и что-то еще, не имеющее слов.

– Главное, чтобы вот тут не было зла, – проговорила Анька и притиснула кулак к груди.

О! Как она была права. Зло сушит душу, убивает талант, сужает сосуды, рвет сердце и мозги, забирает жизнь. Я не знаю, есть ли ад на том свете, но на этом он есть. Ненависть – вот что такое ад. Анька смотрела на меня, ее глаза набрались света и цвета, в них светилась душа.

Я их не забуду, я их обязательно нарисую – поняла я.

Все, что мне дорого, я стараюсь запечатлеть на холсте или на бумаге, чтобы не кануло в хаосе, чтобы осталось навсегда.

* * *

Через месяц появилась другая домработница, которая всех называла по имени-отчеству. И мы, в свою очередь, звали ее Надежда Ивановна. Она молча делала свое дело, не сидела с моими гостями и не ковыряла в зубах. Надежда Ивановна совершенно не раздражала, не оттягивала на себя мою энергию. Спокойно работала положенное время, потом собиралась и уходила домой. Вежливо прощалась.

Для Надежды Ивановны было важно сделать свою работу и в конце месяца получить свои деньги. Все остальное – «до фонаря». И если бы она однажды пришла, а дом сгорел – повернулась бы и отправилась в агентство искать новую работу и новых хозяев. Ей совершенно все равно, кто ей платит деньги.

Анька была противная, но она была своя. Что такое «своя»? Это когда силовые линии двух душ имеют одно направление.

В один прекрасный день я вдруг поняла, почему Анька перестала мне готовить. Она выполняла работу няни, а готовить еду – это отдельный труд, дополнительно оплачиваемый. Я наивно считала, что если Анька готовит для двоих, почему бы не почистить еще пару картошин на мою долю. Оказывается, пара картошин требует дополнительной оплаты. Я не догадалась. А она не говорила. Хотела, чтобы я сама пришла к этому решению, подталкивала своим поведением. Я воспринимала ее поведение как хамство и страдала. А она воспринимала мое поведение как жадность и тоже страдала, но терпела, потому что была своя и потому что любила мою внучку.

А оказывается: надо было просто сказать, и все уладилось бы за пять минут, даже за три. Боже мой... три минуты могут испортить семь лет жизни.

Я ждала, что Анька мне позвонит. Но она не звонила, а я не знала ни ее адреса, ни телефона.

Она пришла ниоткуда и испарилась в никуда.

* * *

Следующим испарился Ванька.

Ванька продал свой участок. Ходили слухи, что он задолжал и на него наехали.

За моим забором поселилась новая семейка, которая тут же принялась рубить деревья. Застучали топоры – буквально вишневый сад.

Соседи освобождали землю под картошку.

– Разве нельзя купить? – осторожно спросила я.

– Можно, – ответила жена хозяина. – Но ее нельзя есть. Вырастут вторичные половые признаки.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что сейчас продукты генетически измененные.

Соседи жгли листья, задымляли весь простор до самого горизонта. Я задыхалась, кашляла и осторожно спрашивала:

– А что, нельзя вывозить?

– Не ссы в муку, – посоветовал хозяин. – Пыль пойдет...

Я поняла, что вывозить они не хотят. Надо нанимать грузовик, а это дорого.

Мои соседи любили компании, жрали водку, скандалили и даже дрались. Я догадалась, что хозяин – тот самый браток, которому задолжал мой прошлый сосед.

Наши собаки ругались через забор. Выкрикивали друг другу оскорбления, грызли забор в пароксизме ненависти. Однажды браток вышел с пистолетом и стрельнул моему Фоме в лапу. Фома взвыл человеческим голосом.

– Вы что? – оторопела я. – Что вы себе позволяете...

– Не ссы в муку, – мрачно сказал хозяин. – Пыль пойдет...

Я поняла, что лучше не связываться.

Приехал ветеринар и вытащил пулю из собачьей ноги. Кость оказалась цела.

Где ты, Ванька, Иван Петрович, похожий на колобка? Черт с ним, с забором. Пусть стоит как хочет, лишь бы был покой. Тишина.

Враги мои, зачем вы покинули меня?

Я скучала по своим врагам. Оказывается, враги необходимы, как микробы. В стерильной среде живое не живет.

* * *

Мой отец умер.

Позвонила Танька в десять часов утра и сказала:

– Случилось непоправимое.

Я спросила:

– Когда?

Она ответила:

– В пять утра.

– А почему ты звонишь мне в десять?

– Я хотела, чтобы ты выспалась.

Танька не отсекла меня как прежде, а пожалела. Для того, чтобы встретить такое известие, нужны силы.

* * *

Прощались в ритуальном зале крематория.

Отец лежал с закрытыми глазами с шелковым платком вокруг шеи. Он любил шейные платки вместо галстуков.

Главным в его лице были глаза – ярко-синие, хрустальные. А сейчас они были закрыты, казались маленькими, глубоко посаженными.

– Это не он... – воскликнула Танька, растерянно оглядываясь. – Не он...

На меня напал ступор, полное ощущение бессмысленности происходящего. Я боялась, что это будет заметно окружающим.

Я не плакала и понимала, что это неприлично.

Танька тоже не плакала. Она ходила вокруг гроба и ощупывала его руками. Гроб был деревянный, жесткий. Танька ужасалась, что отцу в нем будет неудобно. Хотя почему «будет». Уже неудобно.

* * *

Поминки прошли весело, если можно так сказать. Стол оказался невиданным по изобилию и по изысканности. Стояла вся еда, существующая в мире, включая черную икру, миноги, угря и жареных поросят.

Я не узнавала Таньку. Она потратила сумму с четырьмя нулями, не меньше.