Читать книгу "Сад камней - Яна Дубинянская"

— Но вас же не было раньше.

Хватит. Кажется, ты просто тянешь время, приостанавливаешь его, замедляешь в рапиде, чтобы он не снимался подольше, плотный белый чехольчик, под которым прощупывается что-то твердое, продолговатой формы. Черт возьми: сдернула одним коротким движением. Если они смотрят — бывает хорошая оптика, — то пускай видят, что мне все равно.

Коробочка была ярко-синяя, с золотым вензелем, что-то очень ювелирное, подчеркнутое, претенциозное: никогда мне не дарили подобных вещиц, знаков-символов немереного богатства и небезупречного вкуса, даже и не пытались, даже Висберг, даже в те времена, когда почти ничего обо мне не знал. Забавно будет обнаружить в ней силиконовую какашку из магазинчика приколов — или в лучшем случае обыкновенное ничего.

Разумеется, внутри лежал еще один чехол. Кто бы сомневался.

— Ну?!! — выдохнула Таша.

Подарить ей, что ли? Прямо сейчас, не открывая, это будет красиво. Если, конечно, не силиконовая какашка.

— Давай смотреть.

…И сначала я увидела пальцами. Твердый овал, выпуклый, словно линза, чуть-чуть неровный у нижнего края, поверхность камня всегда остается несовершенной, если шлифует мастер, имея целью не добиться безупречной формы, а извлечь на свет его тайную жизнь, картину, спрятанную внутри. Это яшма — я знала точно, знала раньше, чем глянула глазами. Большой, почти в ладонь, медальон, оправленный в завитки мягкой кожи, на плетеном косичкой шнурке. Подцепила на палец, и камень закачался маятником, недолго, постепенно сокращая амплитуду, тяжелый. Подбросила, поймала в ладонь.

Яшма бывает какая хочешь, и черная тоже, матовая, непроницаемая — но картина в ней все равно есть, пускай неявная, проступающая на повороте в нужных полградуса, под лучом выдержанного в правильной пропорции солнца, в определенном прищуре ресниц. Серебристый женский профиль, а если вот так, то иероглиф, а может быть, пейзаж, дорога, море, ночь. Скользит между пальцами шнурок, рельефный, теплая змейка на ощупь: внимание. Воспоминание, дежавю.

«Прощание», четырнадцать лет назад, мой первый полный метр. Солнце, яркая набережная, и я перебираю десятки таких вот плетеных шнурков, и качаются окантованные кожей попсовые кулоны, а я искала деталь, метафору, сквозной образ, и все было не то, не то!!! И Пашка чуть ли не силой оттащил меня от лотка, на котором не нашлось тогда вот этого конкретно — черного яшмового медальона… А теперь что, теперь поздно, и та неудача, одна из, тоже замята и забыта, да и обусловлена она была, конечно, вовсе не отсутствием в кадре куска черной яшмы.

Но ведь никто, никто не мог знать. Я сама не знала, пока не увидела.

Не может быть и речи о глупом розыгрыше, о мелочной мести, о жадных взглядах в длиннофокусный объектив из-за угла. Что-то совершенно, полярно другое. Ускользающее, как серебристый профиль-иероглиф с выпуклости черного медальона, странное, непостижимое, а потому требующее постижения, проявления рисунка, извлечения каменной картины на свет. И вместе с тем слишком притягательное для допустимого. Нельзя столько знать обо мне, нельзя видеть настолько насквозь. Никому.

— А дадите мне посмотреть?

Протянула, не глядя:

— Смотри. Если понравится, возьми себе.

— Можно?!. — восхищенно-недоверчивый полувыдох-полушепот.

— Тебе нравится?

— Да…

— Бери. Но ты мне за это все покажешь и расскажешь. Как вы тут живете, что у вас где. Я, может быть, надолго к вам, и я должна знать. Договорились?

Таша кивнула быстро-быстро, несколько раз, на ее настороженной звериной мордочке восторг мешался с боязнью обмана, вероломства, подвоха: не может же быть, чтобы такое сокровище — и так дешево, почти что даром. Она права. Я тоже знаю, что даром не бывает ничего. А потому лично мне не нужно. От кого бы то ни было; но хотелось бы знать от кого. И я совершенно точно останусь тут.

Встала из-за спила-стола, стряхнула с кольчужного подола свитера приставшие щепки и древесную пыль. Девочка застегнула наглухо, под горло, молнию на вороте болоньевой ветровки, медальон явно был уже там, под низом, но момент, когда именно Таша надела его на шею, я проглядела, пропустила. Значит, идем осматривать наши новые владения. Хорошо.

Новое место, будь это локации для съемок, или дом отдыха, или фестивальная гостиница, — всегда кажется поначалу слишком большим, запутанным, странным, способным на дивные изгибы пространства и даже времени. Но стоит сориентироваться, разобраться, что к чему, как подобным вещам, иррациональным, родом из чужой и чуждой логики, просто не найдется лишнего угла, квадратного метра на этой уже своей, изученной земле. И загадка разрешится сама собой. Дальше все будет просто, симметрично, соразмерно и красиво, словно сад камней.

* * *

Виталик — сын родной сестры моей покойной мамы, мне он, соответственно, кузен, двоюродный брат. У него было двое детей от первого брака, Сева и Сонечка, Сева сейчас в Штатах, так вот Аня приходилась сводной сестрой Саше, Сонечкиному мужу, я понятно объясняю? Диктофон — это очень хорошо, записывайте, милая. Потом разберетесь, не сомневаюсь, сразу видно, что вы разумная девушка.

Аню я видела еще совсем юной девочкой, на Сонечкиной свадьбе, и потом еще один раз, когда они приезжали к нам в гости, еще до того, как Петю перевели на Северный флот. Вот, смотрите, это мы с Петей в порту, перед отплытием, он тут капитан второго ранга, правда же, какой видный мужчина? Тридцать шесть лет мы прожили вместе, тридцать шесть лет, и ни разу он мне не изменил, даже в дальнем плавании — я бы знала, жены всегда знают, попомните мои слова. Дай Бог вам такого мужа, деточка. Нет-нет, не буду отвлекаться, я прекрасно помню, вас интересует Аня. Вернее, Маришечка, но ее я никогда не видела, только на фото. Все, что знаю, — по Аниным письмам. Она часто мне писала, бедняжка, кому еще ей было писать?

Очень грустная история, да. Аня всегда была странная девочка, я еще на свадьбе заметила. Как будто испуганная, обиженная кем-то, у таких не бывает счастливой семейной жизни, увы. Прелестная, тоненькая, помню, Пете она очень понравилась… не думайте, он никогда не смотрел на других женщин, разве что чисто эстетически. С тем негодяем она встретилась через полгода после того, как мы переехали на Север, тогда она мне еще не писала, иначе я сразу объяснила бы ей, что это за тип. Конечно, он капитально запудрил девочке мозги: красивая трагическая любовь, все или ничего, а если вдруг поугас накал страстей (понятно же, у кого именно он поугас?), то немедленный разрыв и полная свобода. Кому свобода, а кому ребенок через восемь с половиной месяцев. Представьте себе, я еле уговорила Аню написать этому, биологическому отцу — и чтоб вы не сомневались, никакой реакции.

Но вы не знаете Аню. Какие она мне слала письма! Наивные, чистые, прямо-таки искрившиеся от счастья. У нее будет ребенок, девочка — тогда еще не делали УЗИ, но она откуда-то знала, с самого начала знала совершенно точно. У Ани был жуткий токсикоз, дважды ложилась на сохранение, а писала так, будто с ней происходит какое-то чудо. Ну а когда родилась Маришечка…