Читать книгу "Мидлштейны - Джеми Аттенберг"

Ели розовую безвкусную семгу. Рашель строго взирала на каждого, кто тянулся к солонке, и предупреждала шепотом: «Только чуть-чуть». Коричневый рис. «Пейте больше воды», — командовала она. Тепличная клубника, унылое пресное печенье. Никаких вольностей.

Потом они собрались в гостиной смотреть финал танцевального шоу. Рашель сидела на диване рядом с Эмили и гладила ее по голове. После ужина девочка приняла душ и чудесно пахла. Рашель чувствовала запах своего шампуня. Сын устроился на полу, подтянув коленки к груди, весь в предвкушении. Муж лежал на другом диване, вытянувшись, точно покойник, и сцепив руки на животе. Рашель пригляделась. Неужели у него растет брюшко? Похоже, всем вокруг пора на диету.

Во время рекламы Рашель наконец спросила мужа, какие новости, и с дивана послышался долгий, печальный вздох.

Победил Виктор Лонг. Дети запрыгали, визжа, и даже Рашель поймала себя на том, что хлопает в ладоши. Бенни только переложил руки с живота за голову. Виктор крепко обнял ведущего, сверху на них летело конфетти. Танцор смахнул слезы. Он взял у ведущего микрофон и сказал: «Спасибо всем, кто мне помогал. Зрителям — за поддержку и голоса, моим родителям — за то, что верили в меня. Спасибо Господу Богу, а также моему первому учителю, Пьеру Гонзалесу, который сделал меня таким, какой я есть». И тут Виктор подмигнул в камеру. Подмигнул с каким-то грязным намеком? Или просто так? Рашель не могла понять. «Хм», — сказала она, посмотрела на мужа, и тот впервые за вечер улыбнулся.

* * *

На заднем дворе, под звездами до весны оставались долгие месяцы. Еще дальше был день, когда близнецы предстанут перед гостями и на вечер притворятся победителями танцевального шоу.

— Что случилось? — спросила мужа Рашель.

Сегодня косячок был толще, и Бенни вышел на улицу гораздо раньше ее. Он сидел на краю шезлонга, подперев голову одной рукой и вертя сигарету в другой.

— Отец ушел от матери.

— Что? — переспросила она.

Такое даже осознать было трудно.

— Он ее бросил. Сказал, что больше сил нет. Что не может смотреть, как она себя убивает. Что она несчастная женщина и с него хватит. У нее истерика.

Бенни искал у жены поддержки. Одному тут не справиться, а может, и вдвоем не выйдет.

— Нельзя ведь так просто взять и уйти, — сказала она.

Кто же бросает больного человека?

— Он ушел. Похоже, настроен решительно. Снял квартиру недалеко от своей аптеки.

Рашель села мужу на колени, обняла его. А потом сказала, чтобы Ричард и близко не подходил к ее детям.

— Ты слышишь? — спросила она.

Тот, кто оставил больную женщину, — подлец и негодяй. Разве можно подпускать его к ребенку? Такой поступок нельзя оставлять безнаказанным, вот и будет Ричарду наказание. Никаких встреч! Он сошел с ума и внуков больше не увидит. Этот человек не подойдет к ее детям.

Муж был с ней не согласен. Кто тут вообще виноват? Отец? Он что, крайний? Однако спорил Бенни недолго, потому что она повысила голос, да так, что Джош услышал ее в окно. В тот момент он думал о Викторе Лонге и старался представить, что скажут родители, если сын решит стать не врачом, а танцором. И вдруг мать крикнула: «Ни за что! Ноги его не будет в этом доме!» Она повторяла это снова и снова, пока отцу ничего не осталось, кроме как уступить.

Эди, 160 фунтов

Они хотели съесть по бургеру в клубе, где играли фолк. Встречу назначили на семь, но потом оказалось, что анализы могут прийти сегодня вечером, в крайнем случае — завтра. Из-за этой неопределенности, непредсказуемости всего и вся, Эди закрылась в туалете отцовской палаты и рыдала, стиснув зубы. Она позвонила парню, с которым шла на свидание вслепую, и вежливо спросила, не может ли он встретиться с ней пораньше и поближе к больнице.

— Как жаль, — сказал он. — Говорят, что клуб отличный.

— Почему?

— Не знаю. Там весело.

— А не все равно где перекусить? — не выдержала она.

— Я хотел попробовать что-то новенькое.

— Слушай, ведь я тебя не видела ни разу. Откуда мне знать, что для тебя новенькое, а что старенькое?

— Ну, вот мы и начали узнавать друг друга, — сказал он, смеясь.

Эди оторопела, потому что в этой жизни не было ничего смешного, совсем ничего.

Прошлой зимой тихо умерла мать. Удар, кома, один день в сознании, когда она, онемевшая, со слабой улыбкой тянулась к родным, и — конец. Окна палаты выходили на парковку. Ночью, когда у матери случился удар, выпал снег. На следующее утро Эди смотрела, как старик убирает его лопатой, насыпая вокруг площадки маленькие горы. Когда мать умерла, сугробы почернели от грязи.

Теперь слег отец. Кое-кто подергал за ниточки, и его положили в больницу рядом с юридическим колледжем, где училась дочь. Один русский позвонил другому, и для хорошего человека организовали отдельную палату. Эди каждый день ездила на учебу, потом — в библиотеку, а теперь к этим путешествиям прибавилось еще одно — в больницу, вверх на лифтах, по коридорам, через бесконечные двери. Она весь день проводила на ногах. Поесть забывала, не говоря уже о том, чтобы мужа искать, а ведь это, если верить Карли, ее соседке, важнее всего. (Но разве они — не феминистки? Эди не хватало сил даже спорить).

Она не жила, однако жизни в ней было все-таки больше, чем в отце. Его кожа посерела, голова усохла, и от этого уши и нос выглядели слишком большими. Врачи никак не могли поставить диагноз.

А тут этот парень, с которым у нее свидание, невозмутимо рассуждает о новых ресторанах.

— Хватит спорить, давай встретимся в шесть перед общежитием? — предложила она.

— Как я тебя узнаю?

— Я — девушка, которой все равно, где ужинать.

Эди покривила душой. О еде она думала. (О мужчинах — нет. Невозможно привязаться к тому, чего не знаешь.) Раньше еда приносила ей счастье, но Эди так измучилась, что уже не помнила этой связи. Глядя в зеркало, она видела скулы, обтянутые кожей, в основании шеи проступали какие-то косточки, словно раковины, присыпанные песком. Еда стала обыкновенным топливом, чтобы можно было ходить: из общежития — в колледж, обратно, потом в больницу. Тридцать лет спустя она перестанет различать эмоции, все сольется воедино, и останутся только «чувства и еда». Пока же вкус пищи, как и вкус радости, от нее ускользал.

А тут еще этот незнакомый парень, Ричард Мидлштейн. Карли встретила его в синагоге. Он пригласил ее на свидание, не заметив, что на пальце сверкает помолвочное кольцо. Когда она помахала перед ним рукой, он смущенно и очаровательно втянул в плечи голову с густыми темными кудрями. Высокий, одет в костюм (слава богу, не хиппи, хиппи закончились), через год станет фармацевтом. Не против ли он встретиться с очаровательной девушкой? Конечно, не против! И не поленился спросить, какие блюда ей нравятся. Может, выкроишь минутку и поговоришь с ним?