Читать книгу "Дети белых ночей - Дмитрий Вересов"

И единственное, что поняла,– что никаких слов, однокоренных со словом «любовь», тут нет. С его письмами она делала так всегда. Но даже себе в этом не признавалась. Она всегда сначала шарила по письму глазами, как слепой руками, в поисках выпуклого слова «любовь». И только потом, с облегчением вздохнув, читала по-настоящему.

И она прочитала:

Среди серой толпы,

что плывет неизвестно куда,

вдруг проглянет улыбка Альбины,

сердца озаряя.

И она для меня,

как открытая мною звезда,

бесконечно далекая

и бесконечно живая.

Ничего не видящими глазами посмотрела вниз, в лестничный пролет. Ей казалось, что она только что узнала чтото такое важное, такое... Что-то, к чему она неосознанно все это время стремилась. Она прочла еще раз, медленнее, осмысливая каждое слово. И ей очень хотелось верить, что каждое из них было выбрано неслучайно и потому единственно правильно выражало то, что хотели ей сказать.

«Это мне,– подумала она, пытаясь отстраненно увидеть этот момент своей жизни и запомнить, как фотографию.– Это мне. Я – звезда среди серой толпы. Я всегда это чувствовала, и вот я узнала, как это можно сказать словами».

И она прочла еще раз. Третий.

Потом спрятала письмо в карман и взлетела на последний этаж, даже не заметив усталости. И уже открывая дверь, подумала, что наверное, от человека, который написал ей такое, большего ждать неразумно. Это и есть апогей. За которым последует неминуемый спад. Ей было немного жаль.

Но такова жизнь.

Ей казалось, что сегодня она получила, наконец, ту жемчужину, которая была сокрыта в их отношениях. Ведь отношения между людьми возникают ради чего-то важного. А когда это важное происходит, разве есть смысл эти отношения сохранять на память? Ведь не сохраняют створки ракушки в память о найденной в них жемчужине.

В квартире было тихо. Только из комнаты Эльжбеты Стефановны сквозь матовые клеточки застекленной двери проникал в прихожую свет. Она надела тапочки и пошла здороваться с бабушкой.

– А где мама? – спросила она, поцеловав надменную Эльжбету в пахнущую розовым маслом щечку.

– Пошла к Рае примерять сапоги,– явно не одобряя этого, произнесла бабушка, не отвлекаясь от разложенного перед ней пасьянса.

– А что, папа еще не пришел?

– Марлен Андреич не считает нужным докладывать мне о времени своего возвращения домой,– отрезала бабушка, сосредоточенно перекладывая карты.

– Бабуля! – позвала Альбина и помахала перед бабушкиным лицом рукой.– Ау, я здесь!

– Биня, не мешай! – бабушка недовольно отстранилась.– Ужин вполне можешь разогреть сама.

Но потом она все-таки посмотрела на Альбину.

– А что это ты так сияешь, девочка моя? Прыгнула двойной аксель?

Альбина покачала головой и вынула из-за спины сложенный вчетверо листок.

– Да что там аксель... Я тебе сейчас такое покажу! – И она загадочно улыбнулась, закинув голову назад. Бабушка вынула из бархатного футляра очки и, держа листок на вытянутой руке и чуть откинувшись назад, пробежала его глазами. Потом строго посмотрела на Альбину.

– Если хочешь вертеть мужчинами, Биня,– твердо сказала ей бабушка,– никогда не влюбляйся!

– Ну, тебе что, не понравилось? – Альбина присела на подлокотник кресла, обняла бабушку за шею и прижалась к ней головой.

– Во всем этом мне не нравишься только ты! Не будь наивной дурочкой. Ты что, в это веришь? – Она тряхнула письмом.– Не верь! Это уже прошло. Он написал это вчера.

– Ну и что, что вчера? – Альбина возмущенно отстранилась.

– Это просто свет далекой звезды. Он думал так вчера. А что он думает сегодня, никому знать не дано. Это типичное девичье заблуждение. Хлопать глазами и мямлить: «Ты же говорил! Разве ты не помнишь?» Я не хочу, чтобы ты выросла такой же. Прочитай и забудь. Относись к этому как к шахматной партии.– Бабушка обернулась и, властно потрепав Альбину по щеке, сказала весело и игриво, как говорят маленькому ребенку: – А для этого почаще играй со мной в шахматы, доця! А не в бирюльки!

– Да я уже давно не играю ни в какие бирюльки, бабуля! А в шахматы – скучно. Зачем мне учиться ставить мат королю, если клеток в жизни все равно не видно? Ну скажи мне, какой толк от твоих фигурок? Что, я подойду к какой-нибудь противной девице и объявлю ей «Гарде королеве!» или поставлю кому-нибудь шах?

– Ну, мат ты еще повстречаешь без всяких шахмат. А вот шах королю я тебя, пожалуй, делать научу...– снисходительно пообещала Эльжбета Стефановна, опять погружаясь в пасьянс.

– Все только обещаешь... А у меня, между прочим, партия в самом разгаре,– сказала Альбина значительно, выходя из бабушкиной комнаты и на секунду задержавшись в обнимку с дверью.

– Надеюсь, рокировку ты уже провела,– утвердительно произнесла бабушка и требовательно посмотрела на Альбину, застыв с картой в руке.

– Бабуля, дорогая! Я была пешкой. А сегодня я чувствую себя королевой. Вот это я тебе могу точно сказать.– И небрежно добавила, уже удаляясь: – Маме не рассказывай.

Глава 3

Закрывая за Альбиной дверь, бабушка каждый день кричала ей вслед до тех пор, пока та не скрывалась из виду:

– Биня, детка! По Калужскому не ходи! Обойди по Тверской! Слышишь!?

– Ага!..– кричала она в ответ, выглядывая двумя этажами ниже.

И все равно шла по Калужскому, а потом еще и через проходной двор. Так было ближе.

Но однажды она поняла, что так ближе ко всему. И к несчастью тоже.

Это было в ноябре, когда каток только залили, и она стала возвращаться после тренировок к девяти вечера. Обычно в это время давки в трамвае уже не было. И это был плюс поздних возвращений.

В тот день в парке было какое-то гулянье. Детей с родителями набилось в трамвай до упора. Сесть Альбине не удалось. Она с раздражением смотрела на противных детишек и их суетливых мамаш. Ноги после тренировки гудели. Сесть хотелось ужасно. Она даже подумала, что можно было бы акцентированно похромать в первую дверь и с чистым сердцем бухнуться на места для инвалидов. Но придумала она это поздновато. Сейчас, в толпе, хромай не хромай – уже никто не оценит.

Потом, когда они проезжали по городу, народу набралось еще больше. Она стояла на одной ноге, с трудом выдергивая из толпы свой тяжелый мешок с коньками.

Но когда народ стал постепенно убывать, она вдруг поняла, что так почему-то и стоит прижатая к стеклу чьим-то тяжелым телом. Она попробовала передвинуться. Но самые неприятные подозрения подтвердились. Некто, стесняющий ее сзади, как в дурном сне, передвинулся вместе с ней.

Язык онемел. Она испугалась. Кричать «Помогите!» было стыдно. Ее спросят, что случилось. А ответить ничего вразумительного она не сумеет. Она еще никогда не видела, чтобы в толпе кто-то кричал: «Помогите! Ко мне прижались!» Это просто нелепо. Сказать – «Отойдите от меня!»? А вдруг ей показалось? Это неудобно. Она решила дотерпеть до своей остановки. Ведь ждать оставалось совсем недолго.