Читать книгу "Знак Ганнибала - Михаил Палев"

– Ну как же, Мечислав Мстиславович?! – изумился Тавров. – В учебнике по истории Древнего мира даже была иллюстрация с картины Жерома «Палец вниз»: гладиатор поверг противника на арену и ждет решения императора о судьбе проигравшего. Неужели не помните?

Хороший вопрос! Я учился в десяти школах – нелегкая судьба сына военнослужащего – и не сохранил ни об одной из них более или менее светлых воспоминаний. Поэтому я отрицательно покачал головой.

– Впрочем, не важно.… Надо полагать, вы не знаете и историю оригинала картины «Переход Ганнибала через Альпы»? – задал риторический вопрос Тавров. – Нет? Тогда я вам вкратце об этом поведаю. Итак, в 1867 году Жером написал картину под известным нам названием, и в том же году ее приобрел помещик Уманского уезда Черкасской губернии граф Туруков. Вплоть до 1924 года картина находилась в поместье, счастливо избежавшем обычных для Гражданской войны погрома и пожара. А в 1924 году уцелевшую от грабежей и уничтожения обстановку поместья передали в краеведческий музей города Умань. А вот дальше начинается самое интересное. Курите?

И Тавров протяну мне пачку «Парламента». Я взял сигарету, мы закурили, и Тавров, выпустив струйку дыма, продолжил:

– В 1932 году краеведческий музей ликвидировали, а все мало-мальски ценное имущество власти предписали отправить в Москву. В том числе и картину с Ганнибалом. Но перед этим случилось вот что: местный начальник районного отдела Народного комиссариата просвещения – сокращенно Наркомпроса – очень прикипел сердцем к этой картине. Надо полагать, его подкупила сугубо реалистическая манера Жерома. А самое главное: он почему-то полагал, что на картине изображен Спартак. Спартак у старых большевиков-идеалистов пользовался уважением. Поэтому, получив указание об отправке картины в Москву, начальник районного отдела Наркомпроса заказал местному живописцу точную копию картины. И вот тут уже начинается настоящая мистика. Кстати, вы верите в мистику?

– Простите? – удивленно переспросил я.

– Верите ли вы в мистику? – повторил Тавров. – В то, что артефакты с мистическими свойствами существуют в реальной жизни, а не только в воображении писателей и сценаристов?

– Вы это серьезно? – рассмеялся я, но Тавров не поддержал моего веселья, а продолжал испытующе смотреть на меня. Поэтому я оборвал смех и сухо ответил: – Нет, не верю! Я рациональный человек. Между прочим, с высшим техническим образованием.

– Полагаю, то, что я вам сейчас расскажу, немного изменит представление о том, что такое реализм, невзирая на ваше высшее техническое образование, – уверенно заявил Тавров и продолжил: – Так вот, пока художник рисовал копию, заведующий народным образованием местного масштаба познакомился с его женой. Та годилась ему в дочери, но выбор молодой женщины можно понять: художник перебивался случайными заработками и ютился в подвале, а чиновник-орденоносец жил в большой квартире роскошного номенклатурного дома и мог обеспечить любые прихоти супруги – от обновок до поездок в санатории. Когда художник закончил копию картины Жерома, явившийся за полотном работник райнаркомпроса вручил художнику деньги и конверт. В конверте было письмо от жены, в котором она сообщала о своем решении уйти к орденоносному начальнику. Художник побледнел, улыбнулся посыльному, достал из ящика комода револьвер и выстрелил себе в голову. Говорили, что капли крови и кусочки мозга попали на картину, и лишь с большим трудом их удалось отчистить. Художника похоронили за счет Наркомпроса, оригинал картины Жерома, согласно документам, отправился в Москву, а копию вывесили в приемной начальника районного отдела Наркомпроса, сопроводив табличкой: «Вождь восставшего римского пролетариата Спартак штурмует Везувий». Не прошло и двух лет, как орденоносец после поездки в санаторий приревновал свою молодую супругу и во время бурной ссоры застрелил ее из наградного «браунинга», врученного ему лично товарищем Буденным, а затем застрелился сам. В кабинете воцарился новый начальник, но – опять-таки, странное дело! – через пару лет его осудили за растрату.

– То есть художник с того света мстил всем начальникам Уманского райотдела Наркомпроса? – недоверчиво усмехнулся я. – Какой ущерб народному образованию!

– Нет, на растратчике отстрел чиновников Наркомпроса прекратился, – без тени улыбки ответил Тавров. – Следующий начальник то ли что-то заподозрил, то ли он просто не любил живопись или конкретно стиль Жерома. В соответствии с духом времени он повесил на стену огромный портрет Сталина, а копию Жерома передал в санаторий работников Народного комиссариата тяжелой промышленности. Картину повесили в библиотеке санатория, располагавшегося в бывшей помещичьей усадьбе – по странному совпадению, некогда принадлежавшей графу Турукову, – и уже на следующий год в усадьбе случился страшный пожар: выгорело все, кроме бывшей конюшни, в которой и находилась библиотека. Были жертвы среди отдыхающих, поэтому директора и завхоза санатория осудили на приличные сроки. После этого книги из библиотеки сгоревшего санатория передали в городскую библиотеку, а копию полотна Жерома повесили в холле столовой райисполкома. Думаю, для вас теперь не будет неожиданностью узнать, что уже через полгода в столовой произошла вспышка дизентерии, жертвой которой стал даже секретарь обкома, имевший неосторожность во время приезда в Умань пообедать там. Поэтому неудивительно, что ряд работников столовой – во главе с заведующим – отправились в ГУЛАГ по стопам директора санатория Наркомтяжмаша «за вредительство и покушение на жизнь советских служащих и партийных руководителей».

– Прямо не картина, а орудие террора против представителей власти, – прокомментировал я.

– Совершенно верно, – согласился Тавров. – Дальнейшие события подтверждают такое мнение. После случая со вспышкой дизентерии столовую закрыли на ремонт, а картину перенесли в здание райисполкома и повесили на площадке парадной лестницы. Результат: в течение двух лет арестовали почти половину работников райисполкома, в том числе двух председателей. Кстати, всех арестованных по пути в ГУЛАГ или расстрельный подвал проводили мимо копии картины Жерома «Переход Ганнибала через Альпы». Вот так! Впрочем, на этом охота зловещего полотна на советских и партийных работников закончилась.

– То есть картина исчерпала свою мистическую силу? – иронически поинтересовался я.

– Я бы так не сказал, – возразил Тавров. – Просто она сосредоточилась на любых своих владельцах, даже на тех, кто просто находился поблизости. Во время войны немцы разместили в здании райисполкома городскую комендатуру, местное отделение СД и аппарат бургомистра. Здание, разумеется, усиленно охранялось, но это не спасло его новых хозяев от партизанской диверсии. Подпольщик-истопник умудрился пронести в котельную такое количество взрывчатки, что дом взлетел на воздух, в буквальном смысле слова. И отгадайте, что уцелело при взрыве?

– Надо полагать, что стена с картиной? – предположил я.

– Стена не уцелела, а вот картина – да! – поправил меня Тавров. – Взрывной волной ее забросило на балкон противоположного дома. Полотно осталось неповрежденным, хотя рама и треснула. Кто-то перенес картину в подвал школы, где вначале был немецкий госпиталь, а после ухода немцев здание последовательно занимали разные советские учреждения. Так картина и пролежала в подвале до тех пор, пока здание не определили на снос. Неизвестно, каким образом она перекочевала в новенький Дом культуры завода сельхозтехники, где ее привели в порядок, сделали новую раму и украсили ею библиотеку. Вскоре Украина провозгласила независимость, завод прекратил работу, его буквально растащили по частям. Директора и главного бухгалтера бывшего завода застрелили в одном из городских ресторанов – видимо, некие неустановленные лица, недовольные результатом приватизации. А копию Жерома какой-то отчаявшийся завхоз стащил из родного учреждения в качестве компенсации за невыплаченное ему своевременно жалованье. У завхоза картину приобрел Алексей Карсавин, и она осела на его даче.