Читать книгу "Трясина - Арнальд Индридасон"

— Она сидела рядом со мной и сказала, что ей надо отлучиться в туалет.

— И тут вы что-то такое сморозили и она расчувствовалась?

— Да нет же!!! Я поцеловал ее и сказал, мол, возвращайся побыстрее.

— Сколько времени прошло между этим и моментом, когда все поняли, что ее нет?

— Не могу точно сказать. Я сначала сидел с друзьями, потом вышел покурить — понимаете, там внутри нельзя курить, нужно выходить на воздух, — по дороге говорил с теми и с этими, вернулся, сел за стол, тут ко мне подошел аккордеонист, и мы обсудили, что играть и какие танцы будут. Потом я еще с кем-то разговаривал, наверное, на все про все ушло полчаса, черт его знает.

— И за все это время вы ее не видели?

— Нет. Когда все поняли, что ее нет, праздник был безнадежно испорчен. Все смотрели на меня, словно это я виноват.

— Как вы думаете, что случилось?

— Я везде искал ее. Говорил со всеми ее друзьями и родственниками. Никто не знает ни черта, по крайней мере, они мне так говорят.

— Думаете, врут?

— Ну где-то же она должна быть!

— Вы знали, что она оставила записку?

— Нет. Какую такую записку? О чем вы?

— Она прицепила бумажку к этому, как его, дереву для записок или что-то в этом роде. С таким вот содержанием: «Он чудовище, что я наделала!» Вы знаете, о чем она?

— Он чудовище, — повторил Вигго. — О чем это она?

— Ну, я подумал, это она о вас.

— Обо мне? — Вигго вскочил и начал нервно ходить из угла в угол. — Я никогда не делал ей ничего плохого! Никогда. Это не я. Этого не может быть.

— Она угнала машину и бросила ее на улице Гардастрайти. Это вам что-нибудь говорит?

— У нее там никого нет. Вы будете объявлять ее в розыск?

— Пока нет — родители хотят дать ей время, может, так вернется.

— А если нет?

— Тогда посмотрим.

Эрленд замялся. Как бы это ему сказать?

— Я-то думал, она выйдет с вами на связь. Ну, скажет, что с ней все в порядке.

— Постойте-ка! Вы что, намекаете, что это все моя вина и она потому не хочет со мной говорить, что я сделал что-то не то? Черт побери, это прямо фильм ужасов какой-то! Вы себе представить не можете, какими глазами на меня смотрели коллеги по работе в понедельник! Все мои коллеги были на свадьбе, включая босса! Вы думаете, это я виноват? Какого хера, я хотел бы знать! Что за черт! Все думают, что это я.

— М-да, что и говорить, женщины, они такие, — сказал Эрленд, вставая. — Контроль качества при их изготовлении явно хромает.

Когда Эрленд вернулся в офис, его застал телефонный звонок. Эрленд сразу узнал голос, хотя не слышал его уже довольно давно, — такой же мощный, ясный и четкий, как прежде, несмотря на годы. Как же, Марион Брим, собственной персоной! Они с Эрлендом знакомы уже тридцать лет, и их общение порой протекает довольно бурно.

— Я снова в городе, — донеслось из трубки, — ты же знаешь, по выходным я на хуторе, а туда новости не доходят. Вот только сейчас принесли газету.

— Ты про Хольберга?

— Ты уже смотрел, у нас что-нибудь на него есть?

— Сигурд Оли обещал посмотреть базу в компьютере и о результатах покамест не докладывал. А ты о чем?

— Думаю, в компьютере на него может ничего и не быть. Старые дела, не исключено, что их выбросили на помойку. Вроде же есть закон, через сколько-то лет мы уничтожаем архивы. Или нет?

— На что это ты намекаешь?

— А на то, что наш друг Хольберг, как бы это повежливее сказать, образцовым гражданином не был.

— В каком смысле?

— Есть подозрения, что он насильник.

— Подозрения?

— Его обвинили в изнасиловании, но не осудили. В 1963 году. Так что ты поройся в архивах, пока их не выкинули.

— Кто подал жалобу?

— Женщина по имени Кольбрун. Она жила…

— В Кевлавике?

— Да, а откуда ты знаешь?

— Мы в столе у Хольберга нашли фотографию. Такое впечатление, что ее там прятали, специально. На снимке — могила девочки по имени Ауд, что за кладбище, пока не знаем. Я пообщался с одним из этих призраков из Комитета по статистике, и мы нашли Кольбрун — на свидетельстве о смерти девочки, она ее мать. Ее тоже нет в живых.

Молчание на другом конце провода.

— Марион? — сказал Эрленд.

— И какой вывод ты из этого делаешь?

Эрленд задумался.

— Ну, если Хольберг изнасиловал Кольбрун, то он вполне может быть отцом девочки — потому-то фотография и оказалась в его столе. Девочка умерла четырех лет от роду, в 1968 году.

— Хольберга не признали виновным, — донеслось из трубки. — Дело закрыли за недостатком улик.

— Думаешь, она это все придумала?

— В те времена? Очень сомневаюсь, но доказать-то ничего нельзя. Женщинам ведь ой как непросто добиваться справедливости в таких случаях. Ты, Эрленд, представить себе не можешь, через что ей нужно было пройти сорок лет назад. Даже сегодня женщине нужна недюжинная смелость, чтобы заявить о подобном, а тогда это было куда сложнее. Невероятно, чтобы Кольбрун подала свою жалобу просто так, смеха ради. Может, фотография — это доказательство его отцовства. Но зачем Хольбергу держать ее у себя в столе? Изнасиловали Кольбрун в 1963 году, а ты говоришь, дочка родилась в 1964-м. А через четыре года она умерла. Кольбрун ее хоронит. Так, так. Хольберг явно как-то связан с этой фотографией. Может, он сам ее сделал. Только зачем? Может, все это чушь, ложный след.

— Я уверен, что на похороны он не пришел, но потом мог явиться на кладбище и сделать фотографию. Ты что-то в этом роде предполагаешь?

— Есть и другой вариант.

— Ну?

— Может быть, фотографию сделала Кольбрун и послала ее Хольбергу.

Эрленд задумался.

— Но зачем? Если он ее изнасиловал, то зачем посылать ему фотографию могилы?

— Хороший вопрос. А что сказано в свидетельстве о смерти, отчего Ауд умерла? Несчастный случай?

— Она умерла от опухоли мозга. Думаешь, это может иметь отношение к делу?

— Аутопсию делали?

— Еще бы. Свидетельство подписано, мы знаем, где живет этот врач.

— А что мать?

— Внезапно скончалась у себя дома.

— Самоубийство?

— Именно.

На том конце трубки замолчали.

— Ты давно ко мне не заходил.

В голосе обида.

— Занят, — ответил Эрленд. — Чертовски занят.