Читать книгу "Легенды осени - Джим Гаррисон"

Шхуна прибыла в Порт-Саид на заре и беспрепятственно вошла в Суэцкий канал. Только Тристан и Асгард страдали от чрезвычайной жары в Карибском море. Жара немного ослабла, когда прошли Баб-эль-Мандебский пролив, и в Аденском заливе задули сильные южные ветры Индийского океана. Через две недели они добрались до Малинди, где выяснилось, что рандеву перенесено на юг, в Момбасу, – еще два дня хода. Тристан настолько расстроился, что уже мечтал о встрече с немецкой канонеркой, но выгрузка прошла благополучно. Британский офицер сказал, что на ближайшее время у них нет никаких дальнейших обязательств с связи с частичным вознаграждением за опасность их плавания. Он сказал, что, со своей стороны, порекомендует представить его к награде; услышав это, Тристан омрачился и вышел из кабинета. Асгард уже бывал в Момбасе и отпуск на берегу проводил с вдовой-француженкой, так что Тристан с двумя кубинцами и мексиканцем сели в новый поезд до Найроби, где три дня пили и блудили до изнеможения. Тристан договорился доставить в Сингапур груз слоновой кости и поддельной слоновой кости из рогов носорога, считавшихся у китайцев афродизиаком. В Найроби он покурил опиум, и ему даже понравилось это дремотное состояние без мыслей. По дороге обратно в порт, когда паровоз забирал уголь и воду, Тристан сфотографировался с головой носорога на коленях. Он заплатил обтрепанному, снившемуся фотографу-англичанину двадцать долларов, чтобы тот послал карточку Уильяму Ладлоу для передачи Удару Ножа в Шото, Монтана, США. Приписку надлежало сделать такую: "Вот мертвый, который остановил поезд, хоть и всего на минуту".

* * *

А в Монтане опять была осень, прошел один несчастный год в тех пор, как братья отправились на войну. После долгой прогулки под холодным дождем Сюзанна заболела воспалением легких и, вылечившись, уехала со свекровью в Бостон. В тот год было всего три дня настоящего бабьего лета. Однажды Ладлоу возился на террасе с детекторным приемником, а Удар Ножа и маленькая Изабель серьезно наблюдали за ним. Когда по волне из Грейт-Фоллса прилетели первые звуки музыки, оба пришли в смятение. Спавшие на веранде сеттеры вскочили и залаяли, у кобеля грозно поднялась шерсть на загривке. Ладлоу чуть не выронил приемник, который собирал два дня. Потом Изабель засмеялась, захлопала в ладоши и запрыгала по кругу. Ладлоу стал объяснять, что у всего на свете есть свой звук, и Удар Ножа впал в глубокую задумчивость. После часа размышлений он пришел к выводу, что детекторный приемник, в сущности, никчемен, как граммофон.

Сюзанна провела зиму в доме Изабели на Луисберг-сквер. Отношения ее с родителями по-прежнему были прохладными из-за женитьбы, зато в Изабели она обрела хорошего товарища, и искусственная поначалу близость невестки и свекрови постепенно переросла в тесную дружбу. Изабель решила в этом году не заводить любовника и обратила свою энергию, помимо обычных концертов и оперы, на изучение французского и итальянского и на проблемы феминизма и суфражизма. Она дала обед в честь поэтессы Эми Лоуэлл[11], своей дальней родственницы, личности отчасти скандальной, поскольку прилюдно курила сигары. Сюзанна, не вполне еще оправившаяся после болезни, была в восторге от величественной громогласной дамы, которая потребовала после обеда бренди, закурила сигару и стала читать легковесные, ломкие стихи, до смешного не похожие на их носительницу.

Сюзанна так и не получила письмо Тристана из Фалмута – только уведомление от британского правительства, что оно будет задержано до тех пор, пока содержащиеся в нем секретные сведения не потеряют актуальность. Это озадачило и огорчило ее до такой степени, что она чуть не обратилась к отцу, до которого дошли довольно лестные сведения о Тристане. Британский консул в Бостоне сообщил ему, что за успешно выполненное секретное задание чрезвычайно опасного характера Тристан представлен к Кресту Виктории. Отец Сюзанны не удержался и пробормотал: "Чертов авантюрист", – хотя новость эту услышал за завтраком в Гарвардском клубе и все вокруг поздравляли его с таким благородным зятем. Он был слеплен из того же теста, что Дж. П. Морган и Джей Гулд[12], только размером поменьше. Война в Европе обещала ему финансовый расцвет, и с горной промышленности он переключился на зерно и скотоводство. Учредил для Альфреда контору в Хелине, присоветовал заняться политикой и попросил еженедельно присылать ему любые экономические сведения, какие удастся добыть. Альфред уже получил для него почти неправдоподобную прибыль от сделки с пшеницей, и отец Сюзанны не мог отделаться от мысли, какой замечательный вышел бы из него зять. Артур был крупным акционером «Стандард ойл», которая купила у «Анаконды» долю в медных рудниках Монтаны и образовала «Амалгамейтед коппер». Альфред ясно понимал прерогативу тех, кто владеет капиталом; Ладлоу же, склонный к шатаниям, сентиментально волновался о заработной плате и условиях жизни шахтеров. Когда бандиты-штрейкбрехеры повесили активиста ИРМ[13]на мосту в Бьютте, Артур их приветствовал.

Весной Альфред приехал на Восток посоветоваться с Артуром о своих видах на будущее, повидать мать и, отнюдь не между прочим, – Сюзанну, в которую был тайно влюблен. Альфред был несколько мешковат в сравнении е Тристаном и Сэмюелом, но неизменно выказывал восхищение братьями к по натуре был человеком любящим и верным. Однажды вечером он плакал перед сном, поймав себя на мысли, что хорошо бы Тристан не вернулся и Сюзанна как-нибудь полюбила бы его. На самом деле Альфред был немного простодушен, но политическая карьера поможет ему быстро избавиться от этого свойства. В Бостоне за праздничным обедом по случаю воссоединения семьи Сюзанна почти не замечала его, и его это глубоко ранило. После, во время апрельских прогулок по Бостон-Коммонс, когда у него чуть не разрывалось сердце, она была сдержанно дружелюбна. На прощание она подарила ему книгу стихов Эми Лоуэлл, из которой он, по приземленности своей натуры, ничего не мог извлечь, но надпись: "Дорогой Альфред, ты такой хороший, благородный человек, с любовью, Сюзанна" настолько воспламенила его, что во время долгой поездки домой, один в купе, он открывал обложку, нюхал надпись и дрожал, думая, что слышит ее аромат.

Еще не скрылся из виду Дар-эс-Салам, где они загрузились слоновой костью, как Тристан заболел такой сильной дизентерией, что потерял сознание за штурвалом. Первую неделю он лежал пластом с температурой сорок и пять, и море при этом так бушевало, что Асгард опасался и за капитана, и за шхуну. И не обладай они оба – Тристан и судно – сверхъестественной живучестью, лежать бы им вместе без савана на дне Индийского океана. К концу первой недели температура спала – не совсем, но настолько, что Тристан мог, по крайней мере, ходить в тропическом своем кошмаре. В снах наяву он видел врата ада и хотел войти в них, и один Бог знает, что удержало его в одну из ночей, когда он голый сидел на бушприте, как горгулья, обдаваемый теплыми океанскими брызгами, почти не охлаждавшими тело, – пока мексиканец не огрел его по голове деревянным кофель-нагелем и не уложил обратно на койку.