Читать книгу "Чучельник - Лука Ди Фульвио"

Она еще раз смерила досадливым взглядом толстяка, сидевшего неподалеку, который продолжал коситься на нее, думая, что она этого не замечает. Ей вспомнились пять писем и десяток мерзких телефонных звонков, полученных в последнее время. Те же гнусные слова, что и на доске. Потому-то она и поняла, что они обращены к ней. В ярости и отчаянии она пошла и написала заявление в полицию. Заявление на анонима, хотя она с самого начала догадывалась, что это он, мерзкий толстяк, не сводящий с нее сальных свинячьих глазок и при этом облизывающий свои крысиные зубы. От этих взглядов хотелось отмыться – не так, как на улице, когда кто-нибудь свистит ей вслед и отпускает забористые замечания. Возможно, потому что те замечания и тот свист невидимы, безличны. Они скорее обращены к типу внешности, чем к конкретному человеку. К женщинам вообще, а не к ней лично. То, что они относятся к ней, а не к другой девчонке, – чистая случайность. А на письмах написаны ее имя и фамилия, ее адрес, номер дома по ее улице, и, прежде чем говорить гадости в трубку, он узнал номер телефона – ее, а не кого-либо другого, – это избирательная, нацеленная травля. Преднамеренная. Этот маньяк не всех женщин вообще удостоил своим вниманием, а именно ее. И от этого Джудитта Черутти ощущает в душе бессильную ярость и какую-то скверну. Она плотнее запахнула куртку, пряча под ней большую, рано развившуюся грудь, на которую пялятся все кому не лень и из-за которой она себя ненавидит.

– Болезнь, – вещал тем временем профессор, – есть средоточие антропологии. Моей антропологии. Антропологии, которую вам придется, поднатужившись, усвоить. Великая, благородная Болезнь, которую иногда мы будем называть Страхом. Страх и Болезнь – синонимы в вашем новом словаре. Как, собственно говоря, и Неведомое. Неведомое – это наша Судьба. Судьба и Неведомое – вот еще два антропологических синонима. Болезнь… Страх… Неведомое… Судьба… Попробуйте разделить их. Не получится. Единственная наша ясная цель – это Смерть. Все остальное суть Болезнь, Страх, Судьба, Неведомое. Синонимы. А Смерть – их антоним. Смерть – это конец сознания. Конец Болезни. Конечная остановка агонии, которую мы упорно называем Жизнью. Если вы постигнете эту истину, антропология развернется перед вами, как красная ковровая дорожка, по которой вы пройдете, не боясь оступиться и сделать ложный шаг. По этой дорожке мы с вами пойдем, ни на миг не сворачивая с нее. Почему?.. Да потому, что поймем вслед за Гёте, что все видимое является только аллегорией, она одна имеет ценность и смысл для человека. Разве не это мы все ищем? И дикари, и технари?! Ценность и смысл.

Профессор Авильдсен все более воодушевлялся, заражая своим пылом застывшую в напряженной тишине аудиторию, а Джудитта никак не могла избавиться от гнетущего чувства. Теперь уже не только из-за косых взглядов похабника, но из-за слов профессора. Вернее, из-за того, что крылось за ними. Его видение мира. Выходит, в осознании жизни коренится врожденная болезнь, о которой толкует профессор. А может быть, не только в этом дело? Может быть, ее тревожит нечто скрытое в душе самого профессора Авильдсена? Что-то исходит из его нутра и разливается в воздухе. Резкий щелчок диктофона оторвал ее от смутных мыслей. Она вытащила кассету и перевернула ее. Потом снова нажала клавишу записи. Письма и звонки без достаточного основания ввели в действие защитный механизм. Джудитта устыдилась своих мыслей о профессоре Авильдсене и сосредоточилась на лекции. Экзамен по антропологии станет ее цветком в петлице, она очень надеется получить высший балл. Этот курс знаменит не только странными теориями профессора, но и количеством студентов, которых он заваливает на каждой сессии. Снисхождения от профессора Авильдсена не жди. Он весьма оригинально трактует предмет, и бедные студенты после многочисленных пересдач готовы Бога молить за низший балл, только б не исключили. Но Джудитта себе этого не позволит. Чтобы пробить дорогу в жизни, она должна быть первой во всем.

– Болезнь столь же глубоко укоренилась в человеческом существе, сколь и Смерть, – развивал свою мысль профессор. – Это сигнал трубы перед последней битвой… Или, если вам не нравятся громкие метафоры, звонок в дверь. Смерть стоит за дверью лишь до тех пор, пока держатся замки, засовы и петли. Следовательно, изучая человека, мы изучаем Смерть. Мне надо от вас, чтобы вы окунулись в этот темный омут. Когда вы поймете, что выбраться из него невозможно, только тогда сможете поучаствовать в великом пиршестве всех народов.

Профессор Авильдсен спустился с кафедры и пошел по центральному проходу. Поднялся по ступенькам, глядя прямо перед собой в стену, заляпанную грязными ладонями студентов. Те поворачивали головы ему вслед, ставили локти на столешницы, роняли книги, бормотали извинения. Счет шел на секунды. Двадцать семь ступенек. Ступенька в секунду. Он чувствовал свою власть. Когда дошел до площадки, вытянул руки, уперся ладонями в стену и театрально свесил голову набок.

– Подобно тому, как материальный мир есть лишь сцена, и на ней разворачивается игра первобытных образов, которые становятся аллегориями, – вновь заговорил он голосом чревовещателя, повернувшись к аудитории спиной, – точно так же и физическое тело – сцена, где играют образы сознания.

Тут он обернулся.

– Физическая болезнь – это лишь внешнее проявление насильственного, ожесточенного воспевания «Я» в противовес «Оно». Способ помнить не о Смерти… а о своей смерти. После меня метаморфозы продолжаются, жизнь Творенья продолжается… но жизнь Творенья, а не моя жизнь! На этом основаны многие антропологические теории, которые я опровергаю. Они берут некую область и проповедуют: архетипы, тема предков… Нет! Знаете, где гнездится воображаемая и обожествляемая социальная природа человека? В Болезни. Болезнь – это клей. Он объединяет нас, превращает в общность, чтобы мой страх стал твоим страхом и его страхом. Но это обман. Страх остается моим, болезнь остается моей, и я продолжаю воспевать, навлекать, изгонять ее. Больной… – Дальше он говорил, скандируя каждое слово, спускаясь вниз по ступенькам к щиту своей кафедры. – Больной не есть невинная жертва несовершенства природы… он проводник, агент самой Болезни.

Авильдсен нацелил палец в блондинистого парня в третьем ряду.

– Вот чего я хочу от тебя… – палец переместился на другого, – и от тебя… – на девушку, – и от тебя, – и еще на десятерых, – и от тебя, от тебя, от тебя…

Он опять подошел к студентам, схватил одну девицу за руку, рывком поднял ее. От неожиданности девица истерично захохотала. Профессор дождался, когда смех жертвы утихнет, и провозгласил, глядя на нее в упор:

– Вот чего я хочу от тебя. – И резко развернул ее к амфитеатру.

В глазах студентов была та же странная жестокость, что и у профессора. Девушка уже не имела сил сопротивляться.

– Вот чего я хочу от тебя, – повторил он, не сводя с нее глаз. – Выйди из стада. В тебе живут святой и убийца, болван и мудрец. Будь единственной. Сожги свою деревню и живи одна.

Как только он ослабил хватку, бледная студентка мешком рухнула на скамью.

– Зачем вам знать обычаи племени тораджа, что на острове Сулавеси, индейцев оттава, малагасийцев сакалава, народа турик с берегов реки Барам на Борнео? Зачем вам это знать, – тут голос его стал страдальческим, – если вы по-прежнему живете в деревне и заражаете своей болезнью всех? К чему механически заучивать бессмысленную информацию? Наша работа сродни работе вселенского психоаналитика, пользующего миллионы и миллионы пациентов, великое множество в прошлом и единицы в настоящем, кое-кто из них жив, но большинство уже мертвы. Психоаналитика, чья цель не спасти своих пациентов, но исцелить самого себя посредством их болезней.