Читать книгу "Десятая симфония - Йозеф Гелинек"

— Спасибо, с удовольствием.

С проворством иллюзиониста Мараньон едва заметным движением головы заставил возникнуть ниоткуда, подобно голубю из рукава, официанта с подносом, уставленным бокалами.

— В двух бокалах слева шампанское, которое я пью. Хотя оно самое дорогое в мире и, несомненно, имеет отменный вкус, я не рекомендовал бы начинать с него. Попробуй другое, «Болинже» девяносто седьмого года, возможно, оно тебя заинтересует, его делают из винограда пино нуар и тоже не задаром.

Даниэль взял бокал, выбранный радушным хозяином, и предложил музыкальный тост:

— За Бетховена!

Тогда Мараньон сделал нечто, позабавившее Даниэля, хотя и совершенно сбившее его с толку: он процитировал странные стихи:

Я поднимаю этот кубок

За здравие, союз и силу… —

трижды чокнулся с Даниэлем и лишь тогда сделал первый глоток.

Затем он целых десять минут пытался объяснить, что на самом деле произошло с его дочерью и ван Аспереном, которого он, чтобы подчеркнуть свою близость с артистом, называл просто Бобом.

Тем временем Даниэль, не желая показать, что рассказ Мараньона ему не интересен, бросал мимолетные взгляды на смуглую женщину с роскошной шевелюрой и огромными кольцами в ушах, которые она могла бы крутить как хулахуп. Она была в очень открытом черном платье с тонкими бретельками и асимметричным подолом, открывавшим одно колено. Даниэль подумал, что она похожа на итальянку и что ее могли бы звать, к примеру, Сильваной. Она ни разу не взглянула в его сторону.

— … и вот, когда приехал Боб, Хакобо, зная, что Клаудиа, моя дочь, обожает барочный репертуар, предложил мне, чтобы в самом конце, когда Боб будет исполнять что-нибудь на бис, она спела пару арий. Дуран всегда любил производить впечатление, он хотел мне показать, что хотя у него нет ни гроша, артисты всего мира едят у него с руки. И разумеется, репертуар выбрал он: Клаудии предстояло спеть под аккомпанемент Боба арию «Schafe können sicher weiden» из кантаты номер двести восемь.

— Да, из «Охотничьей кантаты», — подтвердил Даниэль.

— Верно. И вторую, «Komm, komm, mein Herze steht dir offen», кажется, номер сто пятьдесят девять.

— Номер семьдесят четыре, — поправил Паниагуа, не переставая восхищаться безупречным немецким своего собеседника.

— Но в последнюю минуту Боб начал жаловаться, что они с Клаудией совсем не репетировали и лучше отложить выступление на следующий раз, и Хакобо ужасно разозлился. Но не на Боба — ведь это он в конечном счете сдрейфил, — а на меня, хотя я был совершенно ни при чем. Он обвинил меня в том, что я препятствую репетициям Клаудии, хотя я только сказал, что одну из двух репетиций придется перенести, потому что Клаудиа должна быть в Барселоне на свадьбе моей племянницы Патрисии. Вероятно, Дуран почувствовал свое бессилие, потому что не сумел урегулировать простой вопрос — согласовать наш график, — и, чтобы не выглядеть смешным, вбил себе в голову, что это я потребовал устроить выступление моей дочери. Хорошо, а как насчет тебя? — спросил Мараньон, заканчивая рассказ.

— Мое дело сторона, — ответил Даниэль, полагая, что они по-прежнему говорят о ван Асперене. — К тому же у меня тогда был гепатит.

Услышав ответ Даниэля, Мараньон насмешливо улыбнулся. Он схватил с подноса еще один бокал «Кло дю Мениль», который чуть не оказался в руках толстяка в подтяжках.

— Я не прошу тебя вставать на чью-то сторону, парень. Я просто спрашиваю, чем ты занимаешься.

— A-а. Я преподаю историю музыки. И пока меня не выгонят…

— …я никуда не уйду, так? О святая простота! Хорошо, было очень приятно познакомиться. Извини, Даниэль, но я веду себя невежливо по отношению к другим гостям. — И он пошел обслуживать своих «клиентов».

Даниэль довольно долго бродил по саду, ни с кем не вступая в разговор. Некоторые лица казались ему знакомыми, но он никого здесь не знал, и его не знал никто. Ощущение одиночества и изоляции среди толпы (здесь собралось человек сто пятьдесят) было полным. Он слонялся вокруг, ожидая, что будет принят какой-нибудь компанией, вымученно улыбался, встречаясь взглядом с кем-то из гостей, и молил небо о том, чтобы Мараньон, заметив его одиночество, сжалился над ним и кому-нибудь представил, пусть даже метрдотелю. Только официанты не относились к нему как к прокаженному, они то и дело подходили, предлагая разные деликатесы. Настоящие гастрономические изыски, которых Даниэль, возможно, не попробует до конца своих дней.

— Сеньор, еще одно канапе с тунцом под соусом тартар с инжировым чатни?

— Да, спасибо.

И он шел в угол, чтобы с жадностью проглотить лакомство, стыдясь, что он единственный ни с кем не разговаривает, а только ест, ест и ест, как страдающий булимией кролик из рекламы батареек «Дюрасел».

Его муки закончились, когда Хесус Мараньон поднялся по каменной лестнице, ведущей в его величественный дом, и попросил внимания гостей. Рядом с ним, немного отступив назад, стоял седой, коротко стриженный человек с греческим носом и в круглых металлических очках, который оказался Рональдом Томасом, не побоявшимся реконструировать Бетховена. Он с удовольствием озирал с высоты толпу и время от времени махал кому-нибудь или подмигивал. Кажется, он знал здесь всех.

Убедившись, что все внимание приковано к нему, Мараньон с большой торжественностью обратился к гостям:

— Я хочу поблагодарить всех собравшихся и извиниться за то, что мы не сумели разослать приглашения заблаговременно. По причине многочисленных международных обязательств сеньора Томаса назначить точную дату выступления представлялось невозможным, и я не решался рассылать приглашения, не будучи уверенным в приезде гениального музыканта. Однако в конце концов нам удалось сотворить чудо, и через несколько минут мы станем свидетелями беспрецедентного музыкального события. Позвольте мне напомнить, зачем мы здесь собрались. Впервые в истории благодаря необычайному упорству и таланту стоящего рядом со мной человека нам выпала честь прослушать первую часть Десятой симфонии Бетховена. Ты хочешь что-то сказать, Рональд?

Томас, которому явно льстили похвалы мецената, сделал едва заметный жест, чтобы привлечь внимание Мараньона, затем, шагнув вперед, что-то прошептал ему на ухо.

— Чтобы не ставить в неловкое положение своих друзей из Южного полушария, Рональд просит меня уточнить, что исполняет Десятую симфонию на публике не в первый, а во второй раз в истории. Первое исполнение состоялось меньше месяца назад в отделении музыки университета Отаго, где, как вы знаете, преподает маэстро. Но чтобы ни на йоту не принизить значение нашего концерта, я, дорогие меломаны и меломанки, почтившие своим присутствием мой дом, хочу открыто заявить, что, во-первых, эта так называемая мировая премьера Десятой симфонии состоялась в Новой Зеландии, которая находится на другом конце света, почти в двадцати тысячах километров отсюда, и для нас как бы не существует, а во-вторых — и это более важно, — там в исполнении Томаса прозвучала фортепианная версия симфонии, то, что музыканты называют переложением. К тому же, как мне рассказывали, рояль был расстроен!