Читать книгу "Смерть от воды - Торкиль Дамхауг"

Он раздевается в ванной. Стоит перед зеркалом, наклоняется и разглядывает тело до самого пупка. Закрывая глаза, он видит Ильву. На ней купальник, и ее голые плечи очень теплые. Если он захочет, он может попросить ее положить руку ему спереди на шорты. «Я знаю одно место», — говорит она очень тихо, чтобы ее никто не услышал. Они доходят до конца пляжа и перелезают через зубчатый камень. Нет, они его обходят, шлепают по теплой воде к бухте на другой стороне. «Я знаю одну пещеру», — говорит Ильва, чувствует, что происходит у него под шортами, останавливается и поворачивается к нему, и они целуются.

Входная дверь открывается. Йо замирает, кидается за занавеску, включает воду, стонет от кипятка.

— Йо?

— Я в душе, — объясняет он и выворачивает кран до холодной воды.

— Не слишком позьно? — гнусавит мамаша. — Я думала, ты уже лег.

Он слышит, как она усаживается на унитаз. Замечает ее контуры сквозь тонкую занавеску.

— Ты больше никуда не пойдешь? — спрашивает он.

— Нет, пока Нини не поправится, знаешь ли.

Она пописала и спускает. По голосу он понимает, что она вот-вот заснет. Он отворачивается к стене, на него льется холодная вода. Слышит, как занавеску отдергивают.

— Я в душе, — повторяет он, теперь злобно.

— Вижу, Йо. Мне-то что? Мы раньше всегда принимали душ вместе.

Она залезает в ванну и встает сзади. Он понимает, что она стащила с себя всю одежду.

— Вода ледяная! Ты хошь себя заморозить?

Она поворачивает кран. Вода не сразу становится теплой.

— Не надо меня стесняться, Йо. Я же твоя мама, так? Я всегда тебя мылила, ополаскивала, вытирала, а?

Она наливает в ладонь гель для душа и начинает тереть его плечи.

— Не стесняйся, Йо. Быть голыми вместе — совершенно нормально.

Она стоит за ним, обнимает его за плечи и втирает гель ниже, туда, где живот. Вдруг она наклоняется вперед и целует его сзади в шею.

— Йо, — говорит она и продолжает втирать в него скользкий гель, пахнущий сиренью. Он не выносит сирень, но рядом есть другой, кто стоит в тени и стучит кувалдой, кто выходит, когда происходит такое, кто заставляет его почувствовать, что здесь не Йо, а другой, кто вынесет все.

— Ты хороший мальчик, Йо. Такой хороший… хороший.

— Я не Йо, — бормочет он и поднимает лицо к струе воды.

* * *

Время уже ближе к одиннадцати, когда он обувается. Мать пошла в спальню и стонет там во сне, голая и все еще мокрая, потому что у нее не получилось как следует вытереться. Йо снова крадется в ванную. Еще раз протирает себя влажным полотенцем. Берет с полочки бутылку с лосьоном после бритья. От него пахнет Арне, и он воротит нос, но наливает немного в ладонь и трет с обеих сторон шею. Очень щиплет. Он отпивает немного голубой жидкости. Вкус мыла и цветов. Лосьон просится обратно. Он силой его удерживает. По дороге к дверям он что-то вспоминает, открывает кухонный ящик и достает то, что одолжил у Ильвы. Штопор и открывалку в одном. Взять с собой и отдать ей сейчас. Потому что еще можно ее найти. Она в кафе где-то на главной улице. Хороший способ заговорить. Побренчать открывалкой. Сказать, что он собирался вчера открыть пиво или вино. Уж конечно, не банку с тунцом. И она посмеется над тунцом и что он забыл ей отдать открывалку, посмеется, возьмет его под руку, и тогда он сможет ее обнять. Примерно так, как Куртка планировал, оно и случится.

Ни Даниэля, ни остальных уже нет у бассейна. Никого из взрослых тоже, но сверху, с террасы, доносятся смех и крики. Йо кажется, он слышит голос Арне, Арне рассказывает анекдоты, и тощая тетка смеется. Он прячется в тень, к лестнице, бежит к мини-гольфу. Поле освещено. Он замечает шведа, который играл в футбол в их команде. Его зовут Понтий, у него практически белые волосы и кольцо в одном ухе. «Понтий Пилат», — думает Йо. Ев там нет. И подружки тоже, и Даниэля. Он бредет с поля. Два других парня, тоже шведы, смотрят, как Понтий концентрируется на девятой лунке. Они едва здороваются. Кажется, они не собираются с ним заговорить, да и он не за этим пришел.

— Куда делись остальные?

Понтий Пилат пожимает плечами:

— Пошли в какое-то кафе. — Он кивает в сторону большого мира за территорией отеля.

Йо спешит по главной улице. Злится на Арне, который засадил его смотреть за детьми, когда ему надо было быть с Ильвой. На мать, которая приперлась до того, как он свалил из дома. Мимо проносится два мопеда. Из бара раздается музыка. Такой перебор греческой гитары, который все ускоряется, как карусель. Он снова ругается, теперь потому, что не спросил Даниэля, в какое кафе они собрались. Разворачивается и идет обратно. Решает подождать у входа в отель. Рано или поздно они тут пройдут. Он бредет мимо парка на другой стороне улицы. Замечает их где-то между кустов. Это они. Собирается их окликнуть. «Даниэль!» — может он крикнуть, но звук застревает в горле. Даниэль держит ее за руку. С ними больше никого нет. Они исчезают в темноте.

Он бросается за угол. За домом он останавливается, держась за контейнер. Надо посмотреть, не ошибся ли он. Перелезает через забор, подходит к парку с другой стороны. Крадется, согнувшись, вдоль живой изгороди.

Они сидят между двумя кустами. Свет от кафе с другой стороны очерчивает силуэты. Они тискаются. Он подползает еще ближе, так близко, что слышит их шепот. Даниэль засунул руку ей под топик. Ее рук он не видит, они наверняка спрятались в его шортах.

Нет, это были не они. Не Ильва. Не Даниэль. Было слишком темно, чтобы разобрать. Они не шептались. Пойти к ее номеру. Постучаться. Если она дома, значит в темноте в кустах сидит другая. А если ее дома нет, он может рассказать ее отцу, где она. Чтобы он пошел туда. Обнаружил их в траве: ее — с коротенькой юбкой, свернутой в трубочку на животе, и трусами, болтающимися на лодыжке, а Даниэля — сверху, потому что только гребаный кретин может сомневаться, кто это и чем он занимается там, в парке.

— Ильва, — говорит он вслух. Повторяет имя несколько раз, прежде чем навсегда от него избавиться.

У него есть что-то в кармане. Открывалка. Вытаскивает ее, расправляет штопор. Он острый, и, когда его суешь под мышку, в пальцах колет. На детской площадке он находит дерево. Нацарапать на нем острием штопора. Несколько слов ему нужно выпустить из себя в последний раз: не «Ильва», а «Ильва, пошла на хрен». Ильва идет на хрен. Не Даниэль. Даниэль не знает ничего об Ильве и Йо. Нацарапать вокруг всего ствола, вырезая куски коры, чтобы дерево умерло.

Что-то мягкое трется о щиколотку. Он отдергивает ногу. Видит одноглазого котенка, наклоняется и хватает его за шкирку. Давай теперь мяукай, прилипала, ходишь, вечно трешь о меня свою задницу, слышишь, дрянная кошка. Она дергается и пытается поцарапать его, и тогда он приходит в ярость не на шутку. Котенок маленький, не больше ботинка Арне, и от этой мысли он теряет рассудок, прижимает беспомощного уродца к дереву одной рукой, другой срывает с себя ремень, набрасывает на кошачью шею петлю и затягивает изо всех сил. Котенок висит и дрыгает лапами. Он вешает ремень на ветку и смотрит на него. Все зло переходит с этим взглядом на больную кошачью мордочку. У кошки только один глаз, но это, блин, слишком много, доходит до Йо, не до Йо, а до другого, который сейчас здесь, кто стоит в темноте и стучит кувалдой и кричит: «Не дай калеке увидеть меня, никто не должен меня видеть».