Читать книгу "ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен"

— Ну, тебя по поводу «пзхфчщ» дергали?

— Ну да.

— А я тебе сразу сказал, галочку поставят и отпустят.

— Так это, может, после меня так и будет, — усмехнулся Левенбук. — Это ж я следователю и посоветовал так поступать. Он-то сам не знал, что с этим «пзхфчщ» делать.

— Хвалю! Значит, двинул мою идею в массы.

— Ага. Только я теперь первый «пзхфчщ».

— Это плохо, — покачал головой Штормовой и разлил водку по рюмкам.

— Почему? — насторожился Левенбук.

— Первый — он всегда вроде животного для эксперимента. На нем проверяют реакцию. Сейчас тебя отпустили. Потом посмотрят, что будет. Потом решат сослать и тоже посмотрят. А потом расстреляют и снова сядут смотреть.

— Может быть, — вздохнул Левенбук, начиная чувствовать себя подопытной крысой, которую пометили невидимым раствором и отпустили в привычную среду обитания. — Но у меня, знаешь ли, как-то выбор был невелик.

— Тогда выпьем за твое чудесное возвращение и за «пзхфчщ», которым ты, возможно, спас многие жизни. В том числе и этих придурков, Гуревича и прочих.

— Чего это они «придурки»? — снова обиделся Левенбук и демонстративно поставил рюмку на место.

— Да потому что. Ты у Гуревича что-нибудь читал?

— Читал, конечно.

— У него в каждой повести один персонаж обязательно усатый.

— Ну и что?

— Это как посмотреть, — прищурился Штормовой. — Он как будто нарочно эту деталь подчеркивает: «усмехнулся в усы», «погладил усы», «фыркнул в усы». А главное, что все эти персонажи у него отрицательные. А у нас усатым может быть только один человек. Понимаешь, куда твой Гуревич клонит?

Левенбук понимал, но не был уверен, что Гуревич это делает намеренно. «Теперь и усы уже не просто усы», — печально подумал он.

— Ему сто раз говорили: «Выкиньте вы эти усы», — а он на принцип пошел. Ну, пошел и пошел. Туда ему и дорога. В мир принципов и вечной мерзлоты.

Штормовой звякнул своей рюмкой об рюмку Левенбука и выпил.

— В мир принципов и вечной мерзлоты, где я уже не я, а ты не ты, — сказал он после паузы и рассмеялся, радуясь мудрому экспромту.

— А что ж теперь со всеми нами будет? — спросил Левенбук и опрокинул свою порцию.

— Которые «пзхфчщ»? Я думаю, ничего хорошего.

— То есть?

— То есть ничего хорошего и ничего плохого. Вообще ничего. Что в наше время означает хорошо.

Изящный изгиб логики, в которой «хорошо» и «плохо» сливались в единое «ничего», давая в результате «хорошо», порадовал Левенбука, и он разлил водку по опустевшим рюмкам.

— Значит, за «ничего»?

— За «ничего», — согласился Штормовой.

Не успел не верящий своему счастью Левенбук покинуть казематы Лубянки, как на стол заместителю Берии уже легло левенбуковское предложение по решению вопроса с «пзхфчщ». Конечно, фамилия Левенбука в документе не упоминалась — всю ответственность на себя взял Колокольцев. Очень волновался, переживал, но понимал, что узел надо рубить. На следующий день Колокольцева вызвали наверх и… объявили благодарность. За инициативу на местах. Предложение пришлось начальству по душе. Действительно (подумало оно), а почему бы не провести кампанию против космополитов мягко, то есть с возможностью отыграть все назад, если что не так. Наломать дров, как говорится, всегда успеется. Или, как писал Горький, в жизни всегда есть место подвигу. Но главное — это то, что вариант с простой пометкой «пзхфчщ» ни к чему не обязывал и не мог вызвать никаких нежелательных волнений. Да и западная пресса воя не подымет — с чего? Пзхфчщ — это вам, господа буржуи, не расстрел, не репрессии, а так… пзхфчщ и все. Поди пойми. Берия нехотя (под давлением Маленкова и прочих членов Президиума ЦК) проект одобрил. И уже через пару дней все отделения подчиненных ему карательных органов получили новую директиву: в рамках борьбы с безродным космополитизмом всех неблагонадежных космополитов из еврейской творческой и научной интеллигенции поставить на учет «пзхфчщ». Однако, как ни старались эмгэбэшники представить новую кампанию в невинном свете, кое-какие сучки и задоринки по ходу проведения операции все же возникли. Большинство, получив повестку, покорно шло в местные отделения милиции и ставило свою подпись на загадочном документе под названием «пзхфчщ». Но были и такие, которые уже ничему и никому не верили. Они считали, что тот, кто подписывается, подписывает себе смертный приговор. Или соглашается на выселение куда-нибудь в район Биробиджана. Так ленинградский хирург Вайсберг, получив повестку, наотрез отказался куда-то идти. К нему, как и полагалось по инструкции, за подписью явились доблестные чекисты в компании с местным участковым. Они стали названивать в дверь, требуя от хозяина не валять дурака, а поставить подпись в принесенном ими документе. В ответ на звонки тихий хирург, прошедший всю войну и спасший не одну сотню советских бойцов, достал немецкий трофейный автомат марки «Шмайсер» и открыл огонь на поражение. Первой же очередью он прошил входную дверь и ранил одного из сотрудников органов. Чекисты, видимо, не ожидали подобного отпора и потому быстро ретировались за поддержкой. Приехавшее подкрепление открыло встречный огонь, разнеся квартиру Вайсберга в щепки. Самого Вайсберга арестовали и уже безо всякого «пзхфчщ» сослали в Сибирь. Эта история имела неприятный отзвук в интеллигентской среде. Особо пугливые посчитали, что «пзхфчщ» подразумевает разгром квартиры, арест и ссылку. Чтобы предотвратить нежелательные эксцессы, чекисты пометили «пзхфчщ» детского поэта Губмана и тут же дали ему Сталинскую премию. Интеллигенция впала в ступор, не зная, что дальше делать — бояться или не бояться. Оказалось, что загадочное «пзчфчщ» может обернуться как ссылкой, так и Сталинской премией. Решили, что это вроде какой-то дьявольской лотереи: пан или пропал. Так или иначе, постепенно с «пзхфчщ» смирились. Тем более что арестов по статье «пзхфчщ» пока не было, и даже получившие «черную метку» Федоров-Гуревич со товарищи продолжали спокойно трудиться на благо Родины, и не в тундре с кайлом в руке, а в теплых домашних кабинетах. Это очень смущало начальство всех уровней, которое теперь потеряло всякие ориентиры, не зная, как поступать с попавшими в список. В любое другое время таких «списантов» уволили бы без объяснения причин. Выгнали бы из партии, лишили бы членства в Союзе писателей, понизили в должности. Но после случая с Губманом стало боязно. Пропесочишь такого на собрании, а он на следующий день премию получит. Так тебя самого обвинят в политической близорукости. Интеллигенция же, мгновенно уловив своим шестым чувством неуверенность начальства, стала смелеть. Дошло до того, что профессор физики Левин-Левинсон, руководитель экспериментальной лаборатории, пришел к руководству НИИ и потребовал, чтобы ему срочно расширили штат и увеличили государственную дотацию. На удивленный вопрос: «С чего это вдруг?», Левин-Левинсон заявил, что у него большая часть сотрудников находится в списке «пзхфчщ».