Читать книгу "Проклятая книга - Дарья Иволгина"

Ди молчал. Конечно, запрещенное сочинение Нокса под названием «Первый трубный глас против безбожного правления женщины» попадался ему в руки. Нокс метил в Марию Тюдор — «Иезавель Англии».

«Допустить женщину к власти над королевством или городом противно природе и оскорбительно для Бога! — вещал Нокс (читая, Ди так и слышал хорошо поставленный „трубный глас“ проповедника, надрывающийся на перекрестках и площадях маленьких английских городков, под пристальными, смущенными и ошарашенными взорами слушающих горожан). — Природа предписывает женщинам быть слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми. Опыт же показывает, что они также изменчивы, непостоянны, жестоки, лишены способности давать советы. Там, где правит женщина, предпочтение будет отдано суете — перед добродетелью, честолюбию — перед умеренностью и скромностью, а жадность как мать всех пороков неизбежно будет попирать порядок и справедливость…»

Народ Англии не слишком-то жаловал Марию Тюдор, Марию Католичку. Во время ее коронации среди символических картин ее встречала нарисованная фигура короля Генриха, держащего в руках Библию.

Внешне все выглядело вроде бы благопристойно, но вся беда заключалась в том, что Библия короля Генриха была переведена на английский и являлась протестантской (и, следовательно, роковым образом отличалась от той, которую почитала его дочь-королева, латинской, католической). По счастью, чье-то бдительное око усмотрело эту неуместную деталь. Библию спешно замазали и намалевали сверху перчатки. Однако во время встреч с народом королева Мария всегда опасалась какой-нибудь оскорбительной или страшной выходки.

Кардан все говорил и говорил. Слова излетали из его уст неудержимым потоком, как будто обретали собственное бытие. Иногда Джону казалось, что он даже может различать их — крохотных крылатых грязнуль, похожих на мух, что целым роем вырываются из-за частокола зубов и разлетаются вокруг головы Кардана, а затем их уносит ветром и рассеивает по округе.

Совсем близко от себя Джон Ди видел гниловатые зубы Кардана и его обветренные, в вечных болячках губы. Он подумал о Елизавете, тонкой стройной красавице, такой чистой, такой юной. Она тоже женщина — и к тому же протестантка. Как и ее мать, Анна Болейн. Анну считали ведьмой. Анна заставила Генриха Восьмого порвать отношения с папой Римским, объявить себя, короля Англии, главой английской Церкви. Что творится сейчас в хорошенькой головке рыжеволосого отродья Анны Болейн?

Кардан как будто прочел его мысли.

— Бет? — взревел он. — Бет и глазом не моргнет, если ее заставят перейти в католичество! Ты был у нее с гороскопом?

— Да, — сказал Ди.

— Бет знает, что ей нужно пережить смерть сестры. Больше — ничего. Когда кровавая Мэри присоединится к своей сверхблагочестивой матери и своему развратному отцу, на престол взойдет рыжая Бет. Увидишь! Я — уже вижу!

Он протянул волосатую руку и схватил что-то невидимое в воздухе. Джону Ди показалось, будто он слышит, как кто-то вскрикнул. Но, возможно, ему это лишь почудилось. С Карданом никогда не знаешь наверняка. Он действительно встречается со своим духом и может иногда прикасаться к нему. И с каждым днем Кардан делается все безумнее, все истеричнее. И вот теперь он хохотал и тряс головой, а слезы градом катились по его щекам…

Если за принцессу Бет, за Пеликана, можно было не беспокоиться, то за самого Джона Ди следовало бы поволноваться. Мария Тюдор велела арестовать астролога, который предрек ей смерть и королевскую власть — ее младшей сестре. Джон Ди оказался в Тауэре. Ему предъявили обвинение в магическом покушении на жизнь ее величества. Он все отрицал и в ужасе ждал пыток.

Однако пыток все не было. Пока Мария Тюдор сжигала на кострах протестантов, ей мало было дела до колдунов. Колдуны были оставлены напоследок.

И время для них так и не пришло. Мария умерла.

* * *

Елизавета избрала для своей коронационной процессии 16 января 1559 года. Это было радостное время года. Только что отшумели веселые рождественские недели с их непременными яблочными пирогами и домашними застольями, когда домовитые хозяева праздновали пришествие Спасителя на землю в кругу семьи, а щедрые сельские сквайры и вельможи накрывали обильные столы для соседей и бедняков. Эль и вино текло рекой под пение рождественских песенок и пляски ряженых, прославлявших шутовского короля Непослушания, который въезжал в города и селения, устраивая повсюду веселую кутерьму. Когда все утихло, оставив в сердцах светлую радость, а умы подданных настроились на более серьезный лад, королева приготовила им еще одно празднество — ее собственное пришествие в Англию. Далеко не такое скромное, как рождение в яслях младенца Христа.

Праздник коронации растягивался на два дня.

Елизавета отправилась в Тауэр по реке. Под звуки флейт и лютен длинные, устланные малиновым бархатом королевские баржи с загнутыми, как у гондол, носами медленно плыли от дворца Уайтхолл вниз по Темзе. Серебро и золото костюмов придворных дам и щеголей соседствовали с багряными мантиями кавалеров ордена Подвязки и полосатыми одеждами джентльментов-пенсионеров. В огнях фейерверков баржи казались фантастическими цветами, брошенными в суровые серые воды реки. Итальянский посол, которому не раз случалось видеть подобные зрелища под южным небом Адриатики, признавал, что по размаху церемония ничуть не уступала знаменитому венецианскому празднику — обручению дожа с морем.

Ворота Тауэра распахнулись, и из них медленно выехала процессия, в которой участвовали тысячи людей. Открывали ее королевские посыльные и гонцы; за ними — сержант, начальник караулов королевских покоев, и джентльмен-квартирьер. Следом шли слуги, джентльмены-привратники, сквайры из личной охраны и олдермены Лондона. Затем наступал черед государственных чиновников — капелланов и клерков Тайного совета, секретарей Большой и Малой печати, судебных приставов и судей, хранителя свитков… Их сменял цвет английского дворянства, рыцари и пэры, бароны и прелаты Церкви. За ними следовали высшие должностные лица королевского двора и государства, послы, придворные… И наконец появилась она.

На массивном помосте, который везли два сильных мула, под великолепным балдахином восседала на троне королева Елизавета в золотом платье и парчовой мантии, подбитой горностаем. За повозкой королевы гордо выступали два скакуна — белый, покрытый попоной, Для нее, а рядом — вороной, на котором восседал ее верный конюший (и, как поговаривали, любовник) Роберт Дадли. За ними стражники, алебардщики, пэрессы верхом, фрейлины в повозках, напоминавших корзины с цветами… и снова стража. Все это помпезное зрелище сопровождалось громом канонады и звуками оркестров.

Королеве было двадцать пять лет, но выглядела она едва ли на семнадцать. Юная, тонкая и изящная, с молочно-белой кожей, неземным, отрешенным взглядом и легкой затаенной полуулыбкой. Многим в толпе казалось, что корона и горностаевая мантия слишком тяжелы для этой девушки и ей суждено долго оставаться прилежной ученицей в школе государственного управления, постигая секреты власти у искушенных советников. Как они ошибались! Ошиблись все — включая членов королевского совета. Даже они не подозревали, что перед ними — гениальная актриса с врожденным трагическим темпераментом и потрясающим «чувством зала».