Читать книгу "Наследник чемпиона - Сергей Зверев"

Степному, не избалованному в детстве грамотой и «искусствами», молодой парень понравился своей непримиримостью к административным порядкам в колонии, и потому, заметив в молодом человеке характер, намерился дать ему то, чего был долгие годы лишен сам. Дело не в сентиментальности шестидесятилетнего бандюка, воровавшего в советские времена не кошельки, но вагоны, а в будущем. Степной любил создавать себе задел на будущие времена. Как обычно, те времена наступают быстро, и, если не успеть подготовить базу, можно остаться не у дел. Именно по этой причине Степного знали в России все, кто правильно понимает значение слова «вор». Не разделять и властвовать, а воспитывать и выпускать в жизнь – вот девиз Степного, настоящей фамилии которого не знали не только окружающие, но и, наверное, он сам. Вор быстро решил вопрос обустройства Гулько, и Рома все пять лет учился тому, чем не овладел бы на воле и за десять. Сукой парень никогда не был, передачки с воли в одиночку не хавал, не в свои дела не лез, при разговоре с контролерами, «кумовьями» и «хозяином» от предложенных сигарет отказывался, так что по всем понятиям был человеком. Человеком и вышел. И теперь, когда среди какой-нибудь доброй смычки с гостями из других городов садился в ресторане за рояль – не в падлу садился, не за ради выпендрежа, а ради собственного удовольствия, братки открывали рты, а телки падали …Кровь Рома не любил. Не то чтобы боялся, кровь его не страшила, как ничто в этом мире. Просто Рома очень хорошо помнил, за что пятерик лямку тянул… Убивать просто, сложно объяснять, почему ты не нашел другого способа вернуть правду. За мать или отца Рома глотку, пожалуй, и порвал бы, да не помнил их, не помнил, где родился, а поэтому исключалась сама возможность мести за убийство. Но мир, в котором он правил и разрешал, живет по своим правилам. Есть поступки, которые мог простить он сам, но не могли простить правила.

Вот и сейчас, когда он привез своего держателя общака Захара Большого в лес, он свято верил в то, что можно обойтись и без крови. Однако правила требовали – урой. Можно было дать Большому месяц, и общак был бы восстановлен, однако правила строго указывали на то, что в таких случаях общак восстанавливается без участия того, кто его утерял. Впрочем… Впрочем, если бы утерял… Если бы было действительно так, то Рома пошел бы вопреки правилам. Он бы дал месяц. Но Большой деньги братвы не утерял. Общаковскую мошну не менты вытрясли, не отморозки-гастролеры хату Захарки обнесли, поляны не разбирая, что можно было бы обосновать и дать срок выпрямить ситуацию. Все было бы по-другому, если бы Большой не оказался самой настоящей «крысой». Разве можно деньги, заработанные пацанами потом и кровью и отданные тебе, как наиболее честному, на сохранение, вкладывать в свой бизнес?

– Выбросьте эту мразь из моей машины, – попросил Рома и щелкнул зажигалкой.

Захар Большой, как куль, вывалился с заднего сиденья на траву после первого же мощного удара в бок.

Обойдя «Мерседес», Ромка посмотрел, как «держателя» подтащили к сосне и бросили спиной на ее ствол. Захар был жалок, но жалости к нему никто не испытывал. Юшка из носа разлилась по белой рубашке красным морем, губы разорваны, правый глаз затек и превратился в маленький резиновый мячик.

– Прости, Рома… Гадом буду, не подумал… Дай искупить перед пацанами…

– Как можно было так поступить, Захар? – поморщившись, тихо выдавил Рома.

– Как можно? Неужели, если бы ты пришел и сказал: «Гул, давай денег заработаем!» – я бы отказал? Сняли бы дивиденды, что-то – в общину, что-то – на лобстеров и водку, что-то – на баб… Но как так можно было поступить? Ты же крыса, Захар, самая настоящая крыса… Но знаешь, что меня больше всего бесит в этой ситуации? То, что ты прекрасно знал, что рано или поздно, скорее всего, что – рано, я узнаю о том, что бабки из общака ты впулил на сделку с москвичами, нажил денег, общак вернул на место, а разницу присвоил. И ни слова об этом никому не сказал!

Рома глубоко затянулся сигаретой.

– А москвичи взяли да кинули тебя, бездумного. Ты что, первый день в этом мире? Если с потусторонней братвой разговор за бабки ведет не положенец, а его, не уполномоченный на это, зам – разве можно его не кинуть? – Казалось, от понимания того, что казалось очевидным, Рома даже терялся в словах. – Тебя, дурака, кинули. Бабки взяли, а товар не поставили. Ты его быстро не толкнул, дивидендов не нажил и, как следствие, общак на место не вернул. И сейчас получается, что я должен не «кидал» в столицу ехать резать, а в лес, и – своего человека. Глупо… А попробовали бы москвичи не «тебя», а «нас» провести? У-у-ух… Я бы посмотрел, как бы они стали рака за камень заводить…

Большой замотал головой, как укушенная слепнем лошадь. Замотал и заплакал.

– Прости, Рома…

– Умрешь, тогда прощу… – тихо проговорил Рома. – Жалко тебя, гада… Не видеть бы этого, да не могу. Смотреть обязательно должен. Смотреть, да еще приговаривать – смотрите, пацаны, что бывает, когда… В общем, Захара, что для тебя сейчас сделать? Ты понял, о чем я.

Фома и Крот стояли уже по колено в яме. Вспотели воротники их белых сорочек, но они копали и копали, стремясь выкопать как можно больше земли.

– Дай сигарету… И водки.

– Что-нибудь одно, – отрезал Рома. – Не в кабаке.

– Водки стакан. Нет, сигарету… – Увидев перед собой быстро тлеющие «Мальборо», дрогнул голосом. – Нет, Рома, можно водки?.. Подождите пяток минут, чтоб забрало? Пожалуйста, я прошу, Рома…

Если бы Захар сейчас плакал, вор покривился бы и отошел к машине, давая возможность своим людям закончить все быстро и без заморочек. Но Большой не рыдал и не молил о жизни. Он молил о стакане водки и минуте хмеля.

– Налейте ему стакан, – велел Гул.

Дожидаясь, пока отстучит триста секунд, он закрыл глаза и подставил лицо пробивающемуся сквозь чащу ветру.

– Матери не дайте в нищете жить…

Рома едва заметно качнул головой, и Большой понял, что с его матерью все будет в порядке. Ее сын уедет на Север, и потом, вместе с телеграммами, будет ежемесячно слать ей до самой смерти деньги. Старушка знает – на Севере много зарабатывают. Она будет лишь жаловаться соседкам, что сын, такой-сякой, не может найти недельку, чтобы погостить. Так и преставится в тоскливом ожидании…

Глава 3

Новосибирск…

Пройдясь по комплексу детского дома, Валентин Игоревич окончательно испортил себе настроение. Здание рушилось, до выборов – целый год, в кладовых заканчиваются продукты, а те деньги, на которые следовало закупить очередную партию, ушли на оплату рабочим-калымщикам, отремонтировавшим потолки в отделении для младших ребят. Детский дом был на грани расформирования…

Он вернулся в кабинет.

Раздумья прервались коротким писком громкоговорящего устройства, прикрученного к столу (прикручивать директор стал с прошлой осени, когда двое воспитанников аппарат украли, продали, а деньги пропили). Глубоким голосом секретаря – Инны Матвеевны – устройство осведомилось: