Читать книгу "900 дней. Блокада Ленинграда - Гаррисон Солсбери"

за пределами Таллина.

Еще одно тревожное сообщение поступило к Трибуцу со сторожевого судна, подводной лодки М-96, находившейся у входа в Финский залив. Капитан А.И. Маринеско сообщил, что 21 июня часа в 4 утра видел конвой из 32 транспортов, многие транспорты шли под германским флагом.

В тот вечер Трибуц поддерживал непрерывную связь с адмиралом Кузнецовым, находившимся в Москве. Народный комиссар – человек с большим военным опытом, с юных лет в Военно-морском флоте, – был в середине 30-х годов военно-морским советником в Испании во время гражданской войны. Он разделял тревогу Трибуца, но не имел возможности действовать без указаний высшего командования. На свою ответственность он привел флот в готовность № 2, но формально это называлось учебными маневрами. А на деле это была мера предосторожности на случай внезапной войны[5].

Трибуц и Кузнецов снова совещались после получения вечерней оперативной сводки от заместителя начальника штаба В.А. Алафузова (начальник штаба адмирал И.С. Исаков уже отбыл в Севастополь на маневры Черноморского флота).

По мнению Трибуца, обстановка настолько опасна, что он и его штаб собираются оставаться на командном пункте всю ночь; Кузнецов повторял, что в отношении дальнейших действий у него руки связаны. Оба с тяжелым чувством закончили разговор.

Вечером разговор с командованием Черноморского флота, находившимся в Севастополе, и командованием Северного флота – в Полярном, еще больше взволновал Кузнецова, он тоже решил не уходить на ночь домой. И снова звонил командующим флотами, предупреждая, чтобы они были наготове.

«До позднего вечера 21 июня, – отмечал в своих воспоминаниях Кузнецов, – Верховное командование было спокойно. Меня никто не вызывал, и готов ли флот – никто не интересовался».

Где-то между 10.30 и 11 вечера Кузнецову позвонил маршал Семен Тимошенко, нарком обороны, и сообщил: «Есть очень важная информация. Приезжайте»[6].

Кузнецов отправился немедленно, вместе со своим заместителем Алафузовым (которого очень беспокоило, что его форменная одежда измялась и некогда переодеться). Наркомат обороны на улице Фрунзе, недалеко от Военно-морского штаба; они вошли в кабинет Тимошенко, находившийся в небольшом здании напротив подъезда № 5.

«После удушливого жаркого дня, – вспоминает Кузнецов, – прошел кратковременный освежающий ливень, стало чуть прохладней». По бульвару одна за другой гуляли молодые парочки, где-то поблизости танцевали, из раскрытого окна доносились звуки патефона.

Они поднялись на второй этаж Наркомата обороны. Тяжелые красные портьеры чуть колыхал ветерок, но было так душно, что, входя в кабинет, Кузнецов расстегнул китель. За столом сидел генерал Георгий Жуков, начальник Генерального штаба. Маршал Тимошенко диктовал телеграмму, а Жуков заполнял телеграфный бланк. Перед ним лежала пачка бланков, из которой больше половины он уже заполнил. Оба, видимо, работали уже несколько часов.

«Есть вероятность, что немцы нападут, – сказал Тимошенко. – Надо привести флот в готовность».

«Меня эти слова встревожили, – вспоминает Кузнецов, – но они вовсе не были неожиданными. Я доложил, что флот приведен в состояние высшей боевой готовности, ждет дальнейших приказаний. На несколько минут я задержался, чтобы в точности уяснить ситуацию, Алафузов же бегом вернулся в свой кабинет послать на флоты срочные радиограммы.

«Только бы они не опоздали», – подумал я, возвращаясь к себе».

Кузнецов немедленно позвонил Трибуцу. «Не прошло и трех минут, – пишет Кузнецов, – как я услышал голос Владимира Филипповича Трибуца. – «Не дожидаясь посланной вам телеграммы, приводите флот в боевую готовность № 1. Боевая тревога. Повторяю: боевая тревога».

Не знаю, когда точно Наркомат обороны получил приказ: «Будьте готовы отразить врага». Но я никакой информации до 11 вечера 21 июня не получал. В 11 часов 35 минут вечера я закончил телефонный разговор с командующим Балтийским флотом. А в 11.37, как записано в оперативном журнале, была объявлена боевая готовность № 1, то есть буквально в течение 2 минут все подразделения флота стали получать приказ «отразить возможное нападение»[7].

Медленно длилась ночь, не похожая на ночь.

Позднее Кузнецов писал: «Бывают события, которые забыть нельзя. Теперь, четверть столетия спустя, я отчетливо помню трагический вечер 21–22 июня».

Роковая суббота

Много лет спустя после той субботы 21 июня 1941 года адмирал Н.Г. Кузнецов пытался мысленно воссоздать, что тогда происходило за кулисами – в Кремле, в Наркомате обороны, в высших сферах Советского государства. Он вспоминал, что день выдался необычно спокойным. Обычно телефон бывал непрерывно занят – звонили наркомы, руководящие работники, особенно часто Иван Носенко и Вячеслав Малышев – руководители оборонной промышленности, которых он звал «неугомонными». Звонки шли потоком часов до шести вечера, когда высшие руководители отправлялись обычно домой – пообедать и немножко отдохнуть перед возвращением на работу. Они привыкли оставаться в своих учреждениях до двух-трех часов ночи на случай, если позвонит Сталин, работавший почти всю ночь. Нарком, которого не было на месте в момент звонка от «Хозяина»[8], к утру мог перестать быть наркомом.

Но суббота завершилась спокойно. Не звонили ни Малышев, ни Носенко. Словно в этот обычно полувыходной день – на сей раз такой чудесный, теплый, летний – большинство руководителей уехало за город (после обеда). К вечеру Кузнецов позвонил наркому обороны Тимошенко. Но ответили, что нарком уехал. И начальника Генерального штаба генерала Жукова не оказалось на месте.

Что-нибудь случилось в Москве? Неужто прошел этот июньский чудесный день, а в Кремле на то, что происходит, не обращают внимания?

Но в одном правительственном учреждении не было покоя. В Наркомате иностранных дел, расположенном среди разбросанных облупившихся зданий на Лубянке. Небольшая площадь отделяла его от здания из красного кирпича – Главного управления НКВД. С 6 мая пост председателя Совета Народных Комиссаров перешел к Сталину, а Молотов сосредоточился на дипломатической работе. Но, оставаясь заместителем председателя Совнаркома, он обычно днем работал в Наркоминделе, а вечером в Кремле. По личному указанию Сталина (вероятно, после жаркого, долгого обсуждения в Политбюро) Молотов составил точные инструкции, которые в зашифрованном виде были переданы по телеграфу советскому послу в Берлине Владимиру Деканозову[9].

Деканозову дали указание потребовать срочную аудиенцию у министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа и представить «устную ноту протеста» в связи с ростом полетов немецкой авиации над советской территорией. В ноте указывалось количество полетов – 180 за период с 19 апреля до 19 июня. Некоторые самолеты вторгались в глубь советской территории на 100–150 километров[10]. Предполагалось, что Деканозов обсудит затем с Риббентропом общее состояние советско-германских отношений, выскажет озабоченность по поводу их явного ухудшения, упомянет слухи о возможности войны и выразит надежду, что конфликта можно избежать.

Деканозов должен был заверить Риббентропа, что Москва готова на переговоры, чтобы улучшить обстановку.