Читать книгу "Фемида "особого совещания" - Иосиф Шадыро"

и сам уйдет».

Нарядчик определил меня в бригаду лесоповала № 21 из 30 человек. Брига­диром был Синицын. Бригада была на хорошем счету у начальства. Работали звеньями, по 3 человека. Со мной были два брата — Андрей и Сергей Любчики, белорусы. Посоветовавшись, мы решили «работать на полную катушку, чтобы за­рабатывать на горбушку» — т. е. 1 килограмм хлеба и третий, более сытный котел питания.

Хлеб выдавали по такой раскладке: при выработке нормы на 110 процентов 1 килограмм; 100 процентов — 0,8 килограмма; 50 процентов — полкило. Отка­зывающиеся от работы получали 300 граммов и карцер на ночь, затем их опять вели на лесоповал.

Многим норма была непосильна. Их переводили в отряд доходяг, в котором была очень высокая смертность.

Звено Андрея Любчика, в которое я попал, давало самую высокую выработку. При норме 12 кубометров деловой древесины вырабатывали до 25 кубов на человека.

Нашу бригаду переселили в отдельный барак, где жили десятники и другие хозработники и где была вагонная, более удобная система расположения нар. Нам выдали новое обмундирование, одеяла и простыни первого срока. Матрацы и подушки были набиты свежим сеном. Я уже давно не пользовался такой рос­кошью, и после голых досок, тесноты и смрада спать в таком «вагоне» было очень приятно.

Возобновил переписку с Женей. Она писала, что выслала посылку и соби­рается приехать ко мне в январе. Это меня очень взволновало. На лесоповале старался изо всех сил. Ведь свидания разрешались очень редко и только тем заключенным, которые хорошо работали и не нарушали лагерного режима.

Работяги подшучивали надо мною, говоря, что посылки выдают только после того, как сгноят. Эти высказывания связаны были с 1937 годом, когда особенно ца­рили жестокость и полный произвол, а смертность доходила до 30-40 человек в сутки. В 1938 году порядки стали помягче, хотя суровость и жестокость ла­герной жизни проявлялись во всем. Так, например, начальство могло избить заключенного до полусмерти. Особенно отличался в этом зам. начальника лагеря Метелица, который любил бить заключенных ногами, причем делал это с садист­ской утонченностью.

Декабрь 1938-го был суровым. Морозы крепчали с каждым днем. Но рубка и вы­воз древесины на биржу и лесопилку продолжались. На работу не выводили лишь тогда, если мороз доходил до 45 градусов и больше. Свирепствовал не только мороз, а и начальство. Надо было давать план поистине любой ценой. Освобожда­лись только те, кто уже доходил до грани смерти. Особенно тяжело было тем, кто раньше не работал физически, прежде всего, интеллигенции.

Наступил между тем январь 1939-го. Однажды нас вывели из тайги поздно, и конвой, как назло, не досчитался по дороге одного «зэка». Всех отправили на­зад, искать его. Нашли полумертвого, в кустах, в снегу, недалеко от нашего участка. Бедняга, видимо, таким образом решил покончить с жизнью. Кто был этот человек и выжил ли, я так и не узнал. Случай этот врезался мне в память какой-то символичностью нашего положения, связанной с жестокостью, безысход­ностью, безызвестностью и какой-то неземной бесчеловечностью.

День ото дня ждал я приезда Жени. Верил в него и не верил. И вот все-таки приехала! Меня вызвали на вахту, в здание, где было несколько комнат для личных свиданий. Дежурный объявил, что управление Тайшетлага разрешило свидание на трое суток. Утром я должен быть на проверке в зоне, а затем с женой.

Трудно описать нашу встречу. Такое состояние, когда не можешь даже гово­рить и слова превращаются в слезы...

Три дня пролетели как один миг. Пришел конец свиданию. День этот остался в моей памяти. Судьба, как потом оказалось, разлучала нас навсегда.

В барак вернулся расстроенный. Раздал оставшиеся продукты собратьям из бригады и пошло все по-прежнему...

Утром душераздирающий звон рельсы, в которую кувалдой бил комендант лагеря. Подъем, завтрак, развод и опротивевший марш, который пиликал на баяне «зэк» «для передовой бригады Синицына». Музыка эта изводила нас больше всего. Развод всегда производил зам. начальника лагеря капитан Метелица. Он каждый раз своим зычным голосом давал напутствие: «Без нормы в зону не возвращаться. Буду лично проверять каждую бригаду».

В апреле 1939 года лесоповал был прекращен. Продолжалась только вывозка деловой древесины и расчистка делянок. Нас стали водить на строительство железной дороги (времянки) Абакан — Тайшет. Строительство велось вручную, техники никакой не было. Наша бригада, выдохшись на лесосеках, высоких показателей давать уже не могла, но Синицыну все таки удавалось «выводить» горбушку и «третий котел». Очень много значит в лагерной жизни хороший бригадир: он и работу подберет удачно, и в бригаду не пропустит ни одного доходяги, и с начальством найдет общий язык...

На строительстве работали недолго. В мае приехала медкомиссия, и всех нас комиссовали в 1-ю категорию, которую готовили к отправке. Отобрали человек 300. Вещи погрузили на машины, а нас пешком отправили в Тайшет.

На станции Тайшет погрузили в вагоны, по 40 человек в каждый. Это были специально оборудованные для «зэков» «телятники».

На третьи сутки прибыли на станцию Биробиджан. Состав загнали в тупик, пооткрывали двери вагонов и скомандовали: «Выходить с вещами, садиться на землю!». Перед нами метрах в двухстах виднелась ограда из колючей проволоки и вышки с четырех сторон. Последовала обычная после всех переходов и переездов перекличка, затем нас отвели в зону, и началось расселение по баракам.

От старых «ззков» узнали, что это штрафная колонна. Контингент разношерстный: убийцы, воры, хулиганы и мы, «враги народа»,— всего 400 человек. Колонна производила разработку балластного карьера, где намечалось добывать гравий для строительства домов для еврейского населения.

Бригаду Синицына, в которой оставался и я, назначили на съем дернового слоя. Эту дернину мы отвозили на тачках метров за 300 в овраг. Работа была тяжелая, но наша бригада норму для горбушки и питания по котлу-3 давала.

Начальник колонны по фамилии Середа был человек деспотического характе­ра. Развод производил верхом на лошади и, если, не дай бог, кто из «зэков» опазды­вал, Середа бил его плетью по голове и топтал лошадью. У него от злости всегда были глаза красные.

Однажды вызвал меня в кабинет и говорит, что узнал из моего личного дела, что я повар-пекарь и поэтому хочет назначить на кухню поваром. Работать на кухне в то время было очень тяжело и опасно. Повара часто менялись, не выдер­живали. К примеру, хозобслуга должна питаться по первому котлу, а требовала повара кормить по третьему. Воры-законники, как они себя величали, вообще готовы были всю кухню сожрать. Был случай, когда уголовники ворвались на кухню и стали забирать все, что там было. Повар стал