Читать книгу "Любить и беречь [= Грешники в раю] - Патриция Гэфни"

Его там не было.

Сердце у нее упало; тяжесть разочарования поразила ее. На другом конце комнаты Вайолет старательно задергивала тяжелые шторы.

– Где его преподобие Моррелл?

– Да ушел он, миледи. Миссис Фрут его проводить пошла.

– До дворовых ворот? – Служанка кивнула. – Когда?

– С полминуты как вышли.

Энни стремительно оправила юбки и бросилась через холл к выходу.

Экономки нигде не было видно. Энни распахнула дверь во двор и сбежала по двум невысоким ступенькам. В двадцати ярдах от нее, уже проходя под аркой ворот, преподобный Моррелл услыхал скрип дверных петель и обернулся. В тусклом сиянии ущербной луны его белоснежная сорочка светилась, как свеча. Несколько долгих секунд никто из них не трогался с места. Затем они двинулись навстречу друг другу одновременно и встретились посреди заросшего сорняками двора.

– Ваше преподобие, – сказала она, чувствуя, что задыхается не меньше, чем недавно Сьюзен, – я рада, что успела перехватить вас. Мне только что сказали, что вы здесь, – простите, что не встретила вас.

Их руки встретились в легком пожатии; Энни изобразила самую жизнерадостную из своих светских улыбок.

Сегодня он не был одет как священник – его вполне светский костюм казался коричневым или темно-синим – в неясном свете разобрать было трудно. За кого бы она приняла его, если бы не знала, что он священник? За адвоката? Нет, он выглядел слишком… живым, слишком плотским для такой сидячей, малоподвижной профессии. По той же причине он не был похож и на ученого, хотя его умное лицо могло породить такое предположение. Тогда, может быть, архитектор? Да. Мастер, творец, человек, который скорее строит церкви, а не проповедует в них.

– Сейчас очень поздно, – проговорил он извиняющимся тоном. – Я действительно заходил к вашему мужу, хотел его кое о чем спросить. Но миссис Фрут сказала, что вам нездоровится, и мне не хотелось тревожить вас.

Она уже позабыла, как успокаивающе может звучать его низкий голос.

– Нет, вы ошибаетесь. Как видите, я в полном порядке. Не зайдете ли в дом? Раз уж вы здесь.

– Благодарю вас, но мне лучше уйти. – Он внимательно всматривался в ее лицо, явно не веря тому, что она вполне здорова, и Энни удивилась, как ему удалось догадаться. Если бы она пролила хоть слезинку, глаза выдали бы ее. Но как раз сегодня она не плакала…

– Я не знал, что Джеффри нет дома, – пояснил он. – Мне надо было узнать насчет надгробной плиты для его отца.

– Вот оно что.

Она скрестила руки на груди и отступила на шаг. Теперь, когда она знала, что он не останется, ей трудно было решить – радоваться этому или огорчаться.

– Я уверена, он все переложит на ваши плечи, все заботы о камне, эпитафии и прочем.

Она придала голосу сочувственную интонацию, приглашая его пожаловаться на лишние хлопоты или сказать что-нибудь о том, насколько такое безразличие характерно для Джеффри, но он не принял предложения.

– Да, – мягко сказал он, – и теперь каменотес спрашивает, что он должен выбить на надгробии.

Что-то заставило ее произнести:

– А вы уверены, преподобный Моррелл, что Джеффри есть до этого дело?

Его брови выгнулись.

– Может, и нет, – признал он после короткой заминки, – но я должен спросить.

– Ну, раз вы считаете это необходимым, может быть, я могла бы что-нибудь посоветовать? Если оставить дело на рассмотрение Джеффри, он скорее всего предложит какое-нибудь богохульство.

Ей показалось, что он про себя усмехнулся. В этот миг из тени выскользнула Олив, раскормленная пестрая кошка и принялась тереть свои округлые бока о щиколотки викария. Он наклонился и взял ее на руки. Ленивое животное распласталось на его мускулистом плече, растопырив все четыре лапы, потираясь о его руку то одной щекой, то другой и сладко урча. Энни улыбнулась, представив его преподобие с птицами на плечах, парой белок у ног и, может быть, овечкой на руках: святой Франциск Уикерлийский…

– Какую же эпитафию вы предложите, леди д’Обрэ? – спросил он, почесывая Олив за ушами. Бесстыжая кошка сладострастно изогнулась, выпятив зад.

– Н-ну, что-нибудь такое простое и недвусмысленное, дайте-ка подумать. Вам бы, конечно, хотелось обойти молчанием тот горький факт, что Джеффри не испытывал к отцу хотя бы намека на привязанность. По-моему, «Покойся с миром» достаточно хорошо скроет его истинные чувства. Или – как этого требуют правила вашей профессии – вам кажется более уместным латинский перевод «Requiescat in pace»?

Почему она так говорит? Да она же попросту дразнит его, выводит из себя и напоминает сама себе Джеффри!

Его ясные глаза изучали ее с той непоколебимой кротостью, которая, безусловно, обеспечит ему место в раю. Она потянулась, чтобы погладить головку Олив; их пальцы соприкоснулись прежде, чем преподобный Моррелл успел убрать руку.

– Когда возвращается Джеффри? – спросил он, не обращая внимания на ее игривый тон.

– Этого я действительно не знаю. Он поехал в Эксетер на аукцион, чтобы купить лошадь. Я думала, он сообщил вам об этом.

– Нет. Правда, меня самого не было дома.

– Спускались в юдоль мрака для попечения о пастве?

Все, теперь уже действительно чересчур. Энни прикусила губу.

– Извините меня, я сегодня никудышная собеседница. Это из-за головной боли, – соврала она на ходу. – Я, наверное, невыносима. Не обращайте на меня внимания.

– Чем я могу вам помочь?

Нежность, прозвучавшая в его голосе, встревожила ее, но еще сильнее – понимание в его глазах. Меньше всего на свете сейчас ей хотелось быть понятой Кристианом Морреллом.

– Вы ничего не можете для меня сделать, ни как человек, ни как священник, – коротко сказала она. – Благодарю за заботу, но, уверяю вас, моя болезнь телесного, а не духовного свойства. Во всяком случае, пока.

Он осторожно спустил Олив на землю и выпрямился.

– Извините, я больше не могу отнимать у вас время, – произнесла она и тут же пожалела о сказанном – опять! – но теперь уже без всякой надежды его удержать. Да и, по правде сказать, для чего это ей? Она устала от собственной двойственности. – Спокойной ночи, ваше преподобие. Я скажу Джеффри о вашем визите. Если он вдруг расчувствуется и решит изобразить на могиле отца нечто трогательное, – опять она не смогла удержаться от этого детского сарказма! – он непременно даст вам знать.

– Непременно.

Он отвесил ей медленный церемонный поклон. Если бы на его месте был кто-то другой, она назвала бы такой поклон ироническим, но в отношении викария слово «ирония» не очень подходило. Затем он оставил ее одну в темноте.

«… „Чем я могу вам помочь?“ Так он спросил. Значит, он уверен, что мне нужна помощь. Господи, как это отвратительно! Мне ненавистна мысль о том, что он меня жалеет! Все из-за того, что я отослала его прочь, требовала, чтобы он ушел, не была с ним вежлива. Теперь я расплачиваюсь за смертный грех грубости. И я снова одна. А ночь нынче такая, когда одиночество – сущий ад».