Читать книгу "О бедном Кощее замолвите слово - Ольга Громыко"

Только бабка отвернулась – я за солонку и вместо сахара ложку соли в вареник всыпала, защипала скоренько. Вот, думаю, потеха будет – в батюшкином тереме мы с сестрицами нарочно стряпух просили один вареник присолить, гадали, которой повезет. Удачливая, значит!

Прасковья Лукинишна ворчит беспрерывно; я уж разглядела, что старуха она предобрая, ан не может без этого:

– …воевода этот беспутный – нет бы ему в чистом поле с дружиной стоять! – все в тереме околачивается, роздыху Костюше не дает: то на охоту его тянет, то, вон, на мечах изводит…

Я, как могу, старушку утешаю:

– Что ему в поле делать, ежели врага и в помине нет, а явится – до дружины скакать полчаса?

– Как Марья Моровна Костюшу полонила, небось не поспел доскакать! – Перечит старуха, кубком по тесту стучит сердито – будто тараканов бьет. – Три месяца эта лиходейка Костюшу в темнице на двенадцати цепях держала, жаждой-голодом морила, измывалась всячески, руку поломала… Силу колдовскую она из него тянула, да вместе с ней здоровье-то и повытянула, с тех пор он и доходяшшый такой, ничего есть не хочет – бегай за ним с утра до вечера с ложкой, как за дитем малым, чтобы с голоду не помер!

– Да разве он может помереть? – Дивлюсь я. – Он же бессмертный!

– Бессмертный, как же! Земля слухами полнится… – Посмеивается Прасковья Лукинишна, тесто разминая. – Везучий да живучий не меру, другой бы на его месте и недели в темнице не выдюжил, а с Костюши как с гуся вода, поседел только в неполных двадцать семь годков. Вот и пошло – бессмертный да бессмертный. Месяца в постели не вылежал, снова ему в тереме не сидится: с басурманами связался, жен понатаскал, одна другой страшнее да вздорнее, иной раз ждешь – не дождешься, пока ее черти приберут…

Спохватилась я, что один и тот же вареник в третий раз защипываю, он у меня уже на блин смахивать стал – до того заслушалась:

– А как он из полона убежал?

– Моровны дружок сердешный выпустил по незнанию, поднес напиться, а ключевая вода чародеям силы возвращает. Люди бают, она дружка в сердцах-то на куски изрубила, в бочку засмолила и в море бросила… Костюша же в терем чуть живой заявился, у порога свалился, тут только воевода переполох поднял, давай дружину скликать, чародеев знакомых на подмогу звать. Пошли войной на терем Моровны, а там уж пусто – уползла змеища, теперь ищи-свищи ее… Сходи-ка ты, Василисушка, за водой, колодезь-от во дворе у ворот, поставим воду греться на вареники.

Взяла я коромысло резное, ведерки нацепила, спустилась к колодцу. Раз ворот провернула, другой, слышу – окликает меня кто-то. Гляжу – стоит за воротами старуха убогая, клюкой суковатой подпирается. До чего отвратная бабка: платье ветхое, волос грязный, лицо сморщенное да злобное. Просит жалобно:

– Красна девица, сделай милость, поднеси напиться…

А сама во двор не заходит, у ворот держится. Кощей с воеводой как раз за амбар завернули, отсюда не видать. Да у меня своя голова на плечах имеется:

– Милости просим, бабушка, я как раз ведерко достала – заходи да пей!

– Что ты, милая! – Кряхтит старуха. – Я ить немощная совсем, едва на ногах держусь, где уж мне до колодца дойти…

"Что ж ты, – думаю, – карга старая, по самому солнцепеку шляешься, дома тебе не сидится? Провалиться тебе, окаянной… ". Вслух же говорю ласково, с улыбочкой:

– Так посиди, бабушка, отдохни, я мужа сейчас кликну, он тебе и напиться принесет, и… (хотела добавить – провалиться поможет, да удержалась)… милостыньку подаст.

– Да не надо, деточка, я уже отдохнула! – Заторопилась подозрительная старуха. – И пить мне что-то расхотелось. Как говорится, спасибо этому дому, пойду к другому!

Да не пошла – побежала, юбки драные подхвативши! У меня так ведро из рук и выпало, подол обрызгало. Кликнуть, что ли, Кощея? Все равно не догонит – уже и не видать ее, немощной!

И снова меня пером по хребту – вдругорядь смерти избежала. Сказать Кощею аль нет? Посмеется еще – котеныша да побирушки испугалась… Наполнила я ведерки и понесла Прасковье Лукинишне, ничего никому не сказавши.

Вареники на славу удались – сладкие да сочные, так во рту и тают. Пока миску на стол несла, три штуки проглотила – не заметила. Кощей с воеводой как раз к столу подоспели, оба упарились, дышат тяжело, промеж собой беседуют:

– Ты, Кощей, поменьше руку-то береги, иначе она у тебя никогда в прежнюю силу не войдет.

– Да знаю я, знаю, – оправдывается Кощей, – да уж больно обидно тебе уступать!

– Раз уступишь, вдругорядь осилишь! – Поучает воевода. – Ишь, Прасковья Лукинишна раздобрилась – цельную миску вареников налепила, да с вишней! Давненько я их не пробовал, вот ужо натешусь…

Кощей на вареники тоже глядит с одобрением – зря Прасковья Лукинишна над ним трясется, небось поголодал бы денек – и потчевать не пришлось!

Пока Матрена вареники по тарелкам раскладывала, маслом-сметаной поливала, я у Кощея исподволь выведываю:

– А верно ли, что твой оберег меня от любого врага защитить сумеет?

– Верно, – будто нехотя отвечает чернокнижник, – и не только от врага – от любого, кто руку на тебя поднимет, даже шуточно…

– А что, ежели он меня не трогает, а так стоит, разговаривает?

Кощей, не будь дурак, тут же насторожился:

– А кто с тобой разговаривал?

Чего, думаю, его полошить? Прочих жен не уберег, и мне только на себя уповать надобно.

– Никто, это я так, для примеру.

Призадумался чернокнижник:

– Да, кажись, тут у меня промашка вышла… Скрытой угрозы оберег не приметит, не упредит…

– Хватит вам языки чесать, ешьте вот! – Ворчит Прасковья Лукинишна. – Вареники стынут!

Прожевал Кощей вареник, как-то пригорюнился.

– Дивные же, Прасковья Лукинишна, у тебя нынче вареники…

А старуха и рада меня похвалить:

– Это, – говорит, – Василисушка для тебя расстаралась!

Кощей еще больше погрустнел, ложку отложил:

– Да я и без того знал, что она ко мне любви великой не питает.

Я как захохочу с набитым ртом – вишня брызгами! Вот уж точно – везучий так везучий!

Воевода со стряпухой надивиться не могут: что это с хозяйкой приключилось?

– Да так, – говорю, – вспомнилось веселое…

Уже и Кощей в свои покои прошел, дверь затворил, а я все заснуть не могу: вареников сладких обкушалась, теперь на солененькое тянет – мочи нет. Грибочка бы мне моченого, капустки квашеной, огурчиков… Матрену звать зазорно – придет сонная, посмеется втихомолку над царевниной причудой, еще сплетню досужую про нас с Кощеем пустит. Затеплю-кось лучину да сама сбегаю, быстрей выйдет.

Спустилась я в погреба, отыскала закуток с соленьями. Стоят в том закутке две кадки высокие – одна под гнетом, самой не сдвинуть, вторая початая, рассолу в ней до середки, а огурцов что-то не видать – только ботва укропная поверху плавает. Пошарила я в рассоле, руку до плеча измочила, сыскала-таки один огурец, да какой! Всем огурцам царь, кабачкам дядька, на троих едоков дели смело, еще и четвертому останется. Ну да выбирать не из чего – не съем, так хоть покусаю всласть.