Читать книгу "Певучая речка - Василий Иванович Юровских"

метнулась к полевке лисица, ловко схватила ее и исчезла.

Угрюм и неприветлив лес в буран. Страшно шевельнуться птице и зверьку. Сгрудились в старых сорочьих гнездах синицы и снегири, сбились в тальниковой чащобе сороки. И хотя слышали они, как ломились напролом лоси, даже голоса не подали.

Буянит ветер, широко и вольно гуляет буран. Набрал он к ночи былинную силу. Кажется, кого встретишь сейчас в поле? Но упорно прокладывают себе путь охотники. Несладка дорога, зато в тепле приятно будет вспомнить могучую симфонию бурана и лесные встречи.

НА СНЕЖИНКАХ-ПАРАШЮТИКАХ…

Припорошил было снежок поля и, словно спохватившись, остановился. Зайчишки недовольны остались. Правда, на дневку залечь легче, но чернотроп-то не окончился. «Зима пыль в глаза пускает», — невесело размышляют, наверное, они.

Впрочем, не им одним мешает стылая земля, сухой пронизывающий ветер, голые леса и кустарники, чересчур всем доступные даже самые глухие места. Беспокойно было для лосей и косуль, неуютно впавшим в спячку ежам, плохо коротать длинные ночи тетеревам. Окунуться бы в снежную купель, скрыться в белых хоромах от посторонних глаз, от тонкого нюха снующих хищников.

Зима и впрямь не спешила. Посвистывала ветрами, потрескивала неокрепшим льдом, иногда показывала краешек черно-синей снежной тучи на горизонте. Наконец, пахнуло оттепелью, а к ночи плотная облачность зашуршала искристой звездной изморозью. И на снежинках-парашютиках стала мягко опускаться зимушка-зима. Вмиг побелело и посвежело вокруг. Только под сосенками еще темнели хвойные пятачки.

Выпрыгнул из черемухового колка белячок и повеселел: пусть след тянется сзади, зато сам он почти незаметен, сливается с любым бугорком. А уж запутать свои стежки-дорожки сумеет. Чернотроп чуть не обернулся зайцу трагедией: в лесу маскировки нет, и как выгонят оттуда — деться некуда. На пашне его белого отовсюду видать.

Дружным роем летят и летят снежинки на леса и непролазные болота.

ГЛУХАРИНЫЕ ВЛАДЕНИЯ

По малоснежью лесных прогалин шагается свободно, и я не спешу. Еще темно, а откуда-то доносится многоголосое «чи-чи-чет, чи-чи-чет». Только по скороговорке и опознаю чечеток. Уже метнулись куда-то хлопотливые пичуги.

Когда за высокоствольем берез заморгал белобрысый рассвет, в сторону села потянули серые вороны. А в чернолесье черемухи будто кто-то тряхнул неполный коробок спичек. То проснулась сорока и сразу же сболтнула о чем-то своем.

Пересекаю ершистую от кустарника низину, а за ней чуть поодаль начинаются борки. Они, словно зеленые островки, потерялись средь белого пространства и манят меня, как утомленных путников оазисы пустыни. Здесь потаенное место глухарей.

Подхожу к опушке и неожиданно с ближней сосны посыпались мелкие ветки, хвоя. Гром крыльев — и тяжелая темно-сизая птица стремительно понеслась над головой. На какой-то миг замираю, ошеломленный встречей с глухарем. Ничего не могу поделать с собой: так повторяется всегда, кажется, сотый раз…

В затишье бора мягко пружинит хвойная подстилка, в кронах бормочет о чем-то ветерок. Он разогнал морок, и нет-нет да заголубеют между вершинами проталинки неба.

Присаживаюсь передохнуть на муравейник. Издали долетает переклик снегирей, справа слышится энергичный стукоток пестрого дятла. А низом порхают суетливые гаечки.

Пора двигаться дальше. Делаю несколько шагов, как вдруг в лапах сосны кто-то шевельнулся. Замираю в неловкой позе и всматриваюсь в хвою. Э-э, да тут пепельно-голубая белочка с любопытством разглядывает меня. Под ногой сухо треснул сучок, и тотчас вверху оглушительно взлетел глухарь. Белочка перемахнула на соседнюю сосну и скрылась из виду.

Кончается островок бора, и я вступаю в березняк с редкими раскидистыми сосенками. И тут с поляны поднимаются враз три глухаря. Не стих еще треск и шум, как вздрагиваю: совсем близко стоит бородатый мошник. Он мудро смотрит на меня из-под красных нависших бровей. Коричневая спина и черно-бурые крылья усеяны мелкими белыми пятнами, черная грудь переливается сине-зеленым блеском. Ох и красив же глухариный патриарх!

Вон ленточка сосен по соседству с суковатыми березами. Выбираю одну и бесшумно лезу на нее. С высоты открывается волнистый разлив зелени, а поблизости качается на нем огнисто-рыжая копалуха. Впервые вижу, как она склевывает хвоинки. Да не все подряд, а по выбору.

Смотрю долго-долго, а потом осторожно спускаюсь и тихонько отхожу подальше. Сажусь на сваленную березу и чувствую себя гордым: не где-нибудь, а у нас, в березовом крае, вскормлены пернатые богатыри. И борки не сами по себе прибежали сюда: их тридцать лет назад бережно высаживали и пестовали руки моей матери, моего отца. Им и земле родной — поклон за доброе дело, за глухарей.

В СОГРЕ

Летом на Крутишке открываются в ивняках синие улыбчивые омутины. Верно, потому от них пролегла морщинкой низина. И назвали ее Согрой. Поросла она густо-густо березами да черемухой, калиной да смородиной. И до того тут земля радостная, жизнелюбивая, что не хочет она и зимой закрываться от солнца, от неба, от всего вокруг. Вот и струятся, дымятся, синеют и блестят в снегах ключи — ее глаза не-застывающие.

Поит земля всех тут…

Ночью спустились сюда с увала пугливые косули. Стройный козел с костяными ветками рогов сторожко прислушался, повел большими темно-голубыми глазами и неторопливо шагнул по кромке ключа. Опустил голову к воде. И кажется, не шелковистыми теплыми губами, а ковшиком Большой Медведицы зачерпнул воду и выпил вместе с ней три крупных звездочки. Выдохнул он облачко пара и отступил в сторону.

Подошла его коза и на какой-то миг засмотрелась в ключ, где на чистом дне мерцают золотыми слитками все те же звезды. И она тоже выпила три звездочки. Но когда успокоилась гладь ключа, снова заискрились на дне диковины-самородки.

Скрылись в тайных чащобах косули, а тут на лобастую кочку выпрыгнул рыжий зверек-колонок. Хвостом-кисточкой, крутнул и пронзительно зыркнул глазенками на ключи. Показалось ему, будто в одном кто-то шевельнулся. Кто-то остро мигает оттуда, словно насмехается. Вот сорвался один огонек, оставил зеленый хвостик и ухнул куда-то в жуткую глубь. Вроде бы вода зашипела, запенилась…

Отпрянул рыжий шустряга и быстро вскарабкался на шершавую березу. Там, вверху, чернеет старое гнездо. Вдруг да квартирант какой есть, только не из тех, что в ключе посвечивают.

А час за часом и ночи конец. С востока чуть заметный свет пробивается, словно какой-то великан идет и фонарем путь себе высветляет. И чем ближе, тем прозрачнее небо, и тем скорее стаивают звездочки. И как только зеленая холодинка подвернулась палевой пеленой, да запунцовело изголовье горизонта, опустились в камушки-песчинки ночные золотинки ключа.

Где-то там, где мелкие ключики пятнышками темнеют в снегах, вроде бы кто-то негромко откашлялся, зевнул и шепотом что-то