Читать книгу "Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко"

определяет статуса штрафных подразделений, придётся вырабатывать самим. Командиры и политработники должны прежде всего помнить, что штрафник — это тоже человек. Нельзя допустить, чтобы безнаказанно унижалось их человеческое достоинство, иначе какие будут из них бойцы? Кто-то решит, что жизнями штрафников можно пренебречь, будут бросать их на верную гибель, даже если это не вызвано интересами боя. Главное — проверить людей в бою, а не оценивать их по формальному признаку, навечно приклеивая ярлык штрафника. Бой покажет, кто есть кто. Среди них будут и герои, но будут и такие, кто как был трусом, так и останется. Тех, кто отличится в бою, надо поощрять вплоть до досрочного снятия судимости. Или, скажем, засчитывать им месяц участия в боях за полгода. Ну, и разумеется, досрочное присвоение званий, особый паёк, там, где это возможно.

— Не преждевременно ли всё это? — спросил кто-то. — Ещё самих штрафных подразделений нет, а мы уже о поощрениях думаем.

— В приказе изложены общие принципы, так сказать, стратегическая линия, — ответил Малиновский. — А мы должны определить тактику, чтобы приказ стал руководством к действию, и меры, которые позволят не наломать дров, как это порой бывает...

В конце заседания Родион Яковлевич сказал:

— Вот вы, товарищ Ларин, сказали, что такого приказа ещё не было. Да, такого действительно не было. Я думаю: этот приказ не только ради того, чтобы сказать нам горькую правду, и не только о нашем, Южном фронте. Приказ товарища Сталина поставил нас перед дилеммой — жизнь или смерть, свобода или рабство. Этот приказ призван разбудить великий дух нашего народа. Могут сказать: приказ жестокий. Но именно такой приказ и нужен сейчас. Мы все нуждаемся в психологическом переломе. Да-да, все без исключения, начиная с меня, командующего, и кончая рядовым бойцом. Проще говоря, встряска нужна, поворот мозгов на сто восемьдесят градусов! И ещё прошу запомнить одно правило: сделать из людей трусов проще простого, а вот сделать их храбрыми гораздо сложней. Но только это и принесёт нам победу.

...Когда Малиновский уже садился в машину, к нему подбежал запыхавшийся адъютант.

— Шифровка из Ставки, товарищ командующий! — Он поспешно протянул бланк.

Родион Яковлевич стремительно пробежал глазами короткий текст. Ставка приказывала ему и члену Военного совета немедленно прибыть в Москву.

Зябкий холодок пробежал по спине Малиновского: Ставка так просто не вызывает. Он обернулся к адъютанту:

— Сообщите Ларину. И передайте моё приказание командующему воздушными силами подготовить самолёт.

Неожиданно налетел ветер, багровое солнце предвещало перемену погоды. Степь зашумела, словно призывая дождь. Машину трясло на ухабах, вдалеке гремели орудийные залпы. По пути Малиновскому то и дело встречались небольшие группы бойцов, которые понуро брели на восток. Родион Яковлевич всякий раз останавливал машину, интересовался, какую задачу получили, сколько бойцов осталось в роте или взводе, говорил короткие бодрящие слова. Ближе к полевому аэродрому показались упряжки артиллерии на конной тяге. Ездовые, ссутулившись в сёдлах, беспокойно поглядывали на небо: дождь развезёт дороги и тогда полуголодным лошадям будет невмоготу тащить пушки. Так что неизвестно, что лучше: жара или дождь!

— Наблюдение за воздухом обеспечено? — спросил командующий у подбежавшего к нему командира батареи.

— Так точно, товарищ генерал! Да мы давно фрицев раскусили: ихние стервятники к полудню пожалуют, а то и попозже. Никак не раньше. Пока отсыпаются.

— Хорошо, — кивнул Малиновский. — Проследите, чтобы посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. — Авт.) не дремали.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Тут задремлешь, так и на том свете глаз не откроешь. Им сверху каждая букашка видна. Степь — она и есть степь.

Машина тронулась, вздымая пыль, и помчалась дальше, обгоняя колонны солдат и техники.

— Вон как начальство драпает, — махнул рукой в сторону удалявшейся машины молоденький, высокий, как жердь солдат. — Никакой немец не догонит.

— А ты не болтай, сосунок, — одёрнул его усатый солдат постарше, перекладывая винтовку на другое плечо и поправляя скатку. — Тебе хоть известно, кто там, в машине? Нет? Так чего ж ты свой поганый язык распускаешь?

— А мне без разницы, кто там. Вижу, что драпает. В таких машинах наш брат рядовой не раскатывает.

— Вертишь языком, как корова хвостом! — рассердился усатый. — А машина эта нашего командующего фронтом генерала Малиновского Родиона Яковлевича. Понял, пустобрёх? Он войск никогда не оставит. И не драпаем мы, а отступаем. Временно. — Усач затянулся самокруткой. — Я вот к тебе давно присматриваюсь, парень. В бою ты храбрый, молодцом, а в мозгах — каша.

— Ну чего ты пристал ко мне, Малушкин? По тебе, так и слова не вымолвить? Я ж только предположение высказал.

— Предположение! — передразнил его Малушкин. — Молод ты ещё всякие предположения высказывать! Ты слыхал, как нас солдаты с соседнего фронта нарекли? «Орлы Малиновского»! Вот так!

— Орлы? — криво усмехнулся боец. — То-то ж мы от немца удираем с орлиной скоростью!

— Пустобрёх ты и есть! — вконец разозлился Малушкин. — Отступаем не только мы. А придёт час — так вперёд рванём, что чертям тошно станет!

— Хорошо бы! — вздохнул молодой...

3

Малиновский и Ларин летели в Москву с тяжёлым чувством. Они были уверены, что в Москве их ждёт расправа, такая же, какая настигла в сорок первом году командующего Западным фронтом генерала армии, Героя Советского Союза Дмитрия Григорьевича Павлова и высших командиров этого фронта после того, как под напором гитлеровских армий наши войска обратились в бегство. Павлов и его ближайшие сподвижники после допросов были расстреляны.

Москва встретила Малиновского и Ларина проливным дождём и сильным ветром. После удушливой жары, которая измучила на Северном Кавказе, ненастная погода даже обрадовала: дышать здесь было куда как легче. Но чем ближе присланная «эмка» подъезжала к центру Москвы, тем мрачнее и безысходнее становилось настроение: кто знает, сколько времени отделяет их от последней черты, за которой может разверзнуться бездна? Родион Яковлевич был почти уверен: в лучшем случае разжалование, ну а в худшем...

В пути почти всё время молчали, каждый думал о своём. И только когда машина остановилась у гостиницы «Москва», Ларин хмуро обронил:

— Чего уж в гостиницу? Уж сразу бы на Лобное место...

Малиновский огорчённо взглянул на него: совсем отчаялся человек, негоже для члена Военного совета! А вслух сказал:

— Может, прорвёмся, Иван Степанович! Ведь сколько раз уже прорывались! Как там у поэта: «Ничто на свете не может