Читать книгу "Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов"

она его любила. Его одного и всю жизнь. Настолько – что когда он приходил, ей и вправду хотелось умереть, потому что знала: он скоро уйдет… И он, оказывается, любил ее!

Я всегда воспринимал их как-то бесполо – ее как мать, как пожилую женщину. И его – как чужого старика. А они были люди! И они были молоды! И у них была целая неведомая мне жизнь! Я – лишь побочный продукт их любви. Они любили друг друга! Любили так, как я никогда не любил свою жену…

Почему я никогда не спрашивал у нее, отчего они расстались? И почему мне, дураку, не пришло в голову спросить об этом у него?

А теперь уже не спросишь…

И еще одну вещь я тогда, на взлете, понял со всей ясностью – Джейн, как женщина, догадалась об этом сразу. Она хотела, чтобы я догадался сам, поэтому и гоняла меня по отцу. И ей не хватило, наверное, каких-нибудь получаса, чтобы выбить из меня этот триумф психотерапевта. А ведь это было так просто – догадаться!

Когда я открыл глаза, самолет уже заходил на посадку. Внутри меня было как-то свободно и звонко. Как никогда не было.

За десять часов лета мы перепрыгнули через ночь, и новая ночь уже катилась навстречу Москве с востока. Мне бы теперь до темноты добраться до места. Потому что завтра с утра отец и мать воссоединятся. Встретятся наконец, заполнив в смерти тот разрыв, который случился у них в жизни.

Самолет зашевелил оперением, обнажив какие-то потайные страшные кишочки, видимые пассажирам только тогда, когда загадочные закрылки, подкрылки и элероны приходят в суетное движение. Он вальяжно накренился на правый борт, любезно показав мне Россию, затем выпрямился, со вздохом опустился и вскоре устало бухнулся на шершавый бетон, загремев по стыкам и взвыв реверсом турбин.

Чертова родина…

Глава 100

Смешно, но мой таксист в желтом московском корыте был очень похож на моего нью-йоркского таксиста, только без чалмы. Да и приехал в Москву он не из Индии, конечно, а из бывших имперских колоний – из Средней Азии.

– Тверь? – еще раз утвердительно переспросил он. И я удивился: не по-английски!

– Тверь, – кивнул я с заднего сиденья и подумал: правильно ли я сел, ушла ли за все эти годы извечная привычка русских мужчин садиться рядом с таксистом или осталась? А впрочем, какая разница – я уже не русский!

За окном проносились знакомые и полузнакомые пейзажи, а я не чувствовал ни ностальгии, ни каких-либо иных эмоций, как будто не прожил в этой стране большую часть жизни. Я смотрел на все окружающее пространство так, словно это была чужая страна. Нет! Неверно! Если бы это была чужая страна, я бы смотрел в окно с другими эмоциями – с интересом, как всегда смотрю и как все смотрят по сторонам, попав в чужую страну.

Мне здесь ничего не было интересно. Единственное, на что бы я посмотрел, так это на могилу матери. Которую не видел уже почти десять лет. Но я ее и так увижу. А все остальное…

– Адрес какай? – спросил таксист, остановившись на светофоре и решив ввести наконец тверской адрес в навигатор. – Адрес какай?

– Адрес такай, – машинально ответил я и полез в смартфон, где у меня был записан адрес, наскоро продиктованный позавчера братом. Или это было вчера? Я уже запутался с этими перелетами и переменами дат. – Ага, вот. Забивайте…

Я продиктовал адрес – улицу в частном секторе где-то на окраине Твери – и вновь откинулся на спинку заднего сиденья.

И они еще пишут что-то о ностальгии! Никакой! Ни на грамм! Чужая страна. Даже хуже – потому что неинтересная. Слишком много с ней у меня было связано. Целый огромный кусок жизни, с которым я бы с радостью расстался. Да я и расстался. Смог. Получилось. Ампутировал. И увез Лену, которой уезжать не хотелось, но жена декабриста должна ехать за ним не только в Сибирь, но и в более прекрасные места. Такова женская доля.

– Хороший погода, – вдруг почему-то сказал водитель. Наверное, ему хотелось поговорить, но я его порыва не разделял и только буркнул: «Угу».

Сентябрь и впрямь выдался каким-то очень летним, погода почти не отличалась от нью-йоркской. Мне, наверное, просто повезло. И завтра дождя тоже не предвидится. Не хватало еще попасть на похороны в дождь! Интересно, какой гроб они отцу купят, небось, самый дешевый – плохо оструганная тонкая доска, затянутая красным ситцем, – прикинул я и вдруг поймал себя на том, что впервые подумал не «ему купят», не «его похоронят», а – «отцу».

Что-то изменилось во мне за эти десять часов перелета…

Он ее любил. И она его тоже – в смерти даже шагнув поближе к нему и подальше на 150 километров от меня, жившего в столице. И он тоже дождался и шагнул ей навстречу – также уже на том свете. Почему же они расстались? Почему не прожили всю жизнь вместе? Кто и в чем оказался виноват? Отчего я вырос без отца? И не просто без отца – а почти в ненависти к нему, поскольку часто видел слезы матери, всегда связанные только с ним.

Интересно, как его новому семейству удалось примириться и согласиться с этим его последним решением, новая жена как решилась? И как они утрясли вопрос с документами, на каком основании его положат рядом? Может, они уже передумали, переиграли?.. Почему-то эта мысль меня взволновала, я заерзал на сиденье. Мне теперь было очень не все равно, я теперь хотел, чтобы они лежали рядом. Мама и отец.

– Ты был Ташкент? – снова прервал мои мысли таксист.

– Нет, – я нехотя разлепил губы. И почему я считаю себя обязанным ему отвечать? – Я не был Ташкент. И Бухара не был. И Самарканд.

И он начал рассказывать, какой хороший город Ташкент. Какой хороший плов в Ташкент. А Бухара – тоже хороший город! У него там брат живет, в Бухара. В Бухара тоже хороший плов. Но в Ташкент лучше! Хотя некоторые говорят, в Бухара плов лучше. Не понимают просто люди.

Я молча кивал, а сам вспоминал руки матери – как она брала семейный альбом, и ее кисти, старческие, с голубыми венками, чуть подрагивая перелистывали толстые картонные страницы, каждый раз задерживаясь на тех, где были наклеены или они с отцом или мы трое. Их свадьба. Снова они вдвоем – смеющиеся, где-то в деревне. Они