Читать книгу "На Западном фронте. Бес перемен - Дмитрий Олегович Рогозин"

Ровно через десять лет, находясь в воюющей Боснии по делам русских добровольцев, я многократно жалел о том, что не говорю на языке моих балканских братьев (впрочем, на войне язык учится быстрее, и уже скоро я перестал испытывать малейшие затруднения в общении с сербами, но об этом чуть позже).

После третьего курса факультет журналистики направил своих студентов на практику по стране. Это было мое первое знакомство с Россией. Я попросился в Новосибирск – столицу Западной Сибири, крупнейший научный и промышленный центр. И не пожалел о своем выборе. Как раз в то лето 1983 года новосибирские строители метрополитена перекрывали широкую Обь метромостом. Мост надвигался с одного берега – постепенно, буквально по паре сантиметров в час. Наверное, только сидящие на берегу неспешные, беззаботные рыбаки могли отметить, как каждый день строители осваивали по метру воздушное пространство над рекой.

Во время практики мы с моим другом и однокурсником Игорем Васильковым искали интересные сюжеты для утренних теленовостей и решили провести тревожную ночь вместе с пожарным расчетом. К моей творческой удаче и к несчастью погорельцев, мы получили срочный вызов – горело мужское общежитие авиационного завода. Более страшного и завораживающего зрелища я не видел никогда – на фоне кровавого рассвета стоял обгоревший остов полностью разрушенного здания. Горячий воздух вперемешку с пеплом образовал душное марево. В общем, картина из голливудского триллера о конце жизни на Земле.

Тогда новосибирская студия новостей использовала в работе кинокамеры. О видеокамерах (ТЖК – телевизионных журналистских комплектах), на пленку которых можно повторно записывать сюжеты, слышали, но в глаза новой техники еще никто не видел. Поэтому, чтобы снять сюжет на кинокамеру, нужно было строго экономить на проявляемой пленке (для такого рода работы нам выдавали катушки с 30 метрами дефицитной ленты). Переснять неудачный материал такая технология не позволяла.

Передо мной стоял вспотевший от борьбы с огнем краснолицый усатый майор пожарной службы. Он был крайне взволнован масштабами возгорания, но весь собрался, чтобы прокомментировать нашей журналистской бригаде случившееся несчастье. По ходу интервью я даже не заметил, как этот пожарный майор скороговоркой произнес матерное выражение. Эти слова были еле слышны, но они были в кадре! Почему я этого не заметил? То ли не расслышал толком, то ли мужские грубые слова вполне соответствовали обстановке, – не знаю.

Отсняв материал, я с Васильковым, оператором и звукорежиссером что есть мочи понесся на рафике по ночному Новосибирску – в телецентр. Там камеру с пленкой отнесли в срочную проявку. Звук, в том числе и голос майора, записанный на аудиопленку, также начали монтировать и синхронизировать на монтажном столе с видеорядом. Опять же никто не заметил ничего подозрительного. В девять утра, еще не остыв от ночного пожара, с волнением и предвкушением первого творческого успеха мы уселись на стульях в кабинете руководителя моей практики – главного редактора информационного вещания Владимира Васильевича Вершинина. Типа «вот, смотрите!». С замиранием сердца я ждал появления на экране телевизора моего первого «взрослого» материала.

…Когда усатый майор закончил свою эмоциональную речь, я был готов провалиться сквозь землю. Главред смотрел на нас с Игорем, как командир партизанского отряда смотрит на разоблаченных предателей. Не прошло и полминуты, как в кабинете зазвонил телефон. Вершинин слабеющей рукой поднял трубку. По разговору я понял, что звонит первый секретарь новосибирского обкома Александр Павлович Филатов. Он тоже посмотрел утренние новости и собирался выехать к нам, чтобы устроить разнос.

Я сразу сообразил, что лучшее, что нам светит, – это отчисление из университета, а руководителю журналистской практики – строгий партийный выговор. Взяв себя в руки, я предложил Владимиру Васильевичу вырезать злополучный кусок из сюжета. Главред об этом и слышать не хотел: «Ты думаешь, что здесь все – идиоты и не заметят разрыв в прямой речи твоего майора?». Ну что делать-то?

Выход был найден. Корявый, конечно, но хоть какой. Я предложил не трогать видеоряд, но переозвучить аудиопленку: срочно найти в студии человека с похожим на майора голосом, записать какую угодно (неважно!) пристойную фразу со словом «мать», вклеить эту фразу обратно в аудиопленку, чтобы синхронизировать ее с артикуляцией пожарного. Плюс сверху наложить всякие индустриальные шумы (они были в фонотеке каждой крупной телестудии), чтобы не чувствовался разрыв в голосе интервьюируемого майора.

Сжалившись над нами и приняв безысходность ситуации, все согласились схватиться за эту творческую соломинку. Через двадцать минут мы с Игорем Васильковым уже склеивали на монтажном столе наш незадачливый сюжет с придуманной впопыхах и смонтированной фразой «чья-то мать погорела». При чем здесь «чья-то мать» на месте сгоревшего мужского общежития? Это было уже неважно. Важно было успеть до приезда сановника в телецентр, и мы успели!

Вскоре за окном хлопнула дверь автомобиля. В кабинет главреда вошел хмурый партийный босс. Сверкнув в мою сторону глазами Люцифера, он тут же пообещал «пожарить нас без масла». Вершинин с большим волнением предложил ему на монтажном столе посмотреть вышедший в эфир сюжет еще раз, чтобы уяснить, что же конкретно Александру Павловичу в нем не понравилось. Первый секретарь недовольно плюхнулся в кресло и мрачно уставился в монитор.

«Чья-то мать погорела!» – проговорил не своим голосом майор. «Не понял! А ну-ка перемотайте еще раз!» – воскликнул Филатов. Мы подчинились его требованию, катки монтажного стола с характерным шелестом отмотали пленку назад. «Чья-то мать погорела!» – отчетливо произнес майор. Первый секретарь обкома встал, еще раз посмотрел на меня, сидящего в углу кабинета и, пробубнив что-то себе под нос, быстрым шагом покинул помещение.

«Слава богу!» – выдохнул осевший в кресло Вершинин. Дверь кабинета приоткрылась, и буквально в мгновение он наполнился сотрудниками редакции. Вершинин махнул на всех и вышел в коридор. Народ вопрошающе обернулся ко мне: «Ну что было-то?». Когда я закончил повествование, переволновавшиеся сотрудники редакции начали хохотать. Некоторые избавились от мучительных приступов нервного смеха только под вечер.

Чтобы отблагодарить своих старших товарищей и замять этот скандал, мы с Васильковым накрыли для всей студии «поляну». На том наши скромные накопления, на которые мы планировали дотянуть до финала практики, закончились. Говорят, что, когда мы сели в поезд, коммунист Вершинин перекрестился.

Оставшись совсем без денег, мы с Игорем Васильковым должны были продержаться без еды по дороге из Западной Сибири до столицы целых три дня и две ночи. Но голод не тетка, ждать не будет. О лечебном голодании мы тогда еще не слышали, а потому решили пойти на очередную хитрость. Завалившись с самым важным видом в вагон-ресторан, мы сообщили официанткам и поварихе, что работаем в программе «Время» и снимаем