Читать книгу "Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни"

кайзеру.

“Хайль Гитлер”, – орала орава на улицах и площадях, а дед лишь усмехался и ёрничал. Даже тогда, когда капиталисты стали вступать в нацистскую партию. Гейнц видел приближающуюся катастрофу, но дед упорно погружался в сороковые годы девятнадцатого века, период первой волны промышленной революции. А затем, перепрыгнув через десятки лет, вспоминал пору технологического прогресса. С молниеносной скоростью чудеса ворвались в повседневную жизнь, и дед, авантюрист по натуре, почувствовал, что все эти новшества родились именно для него. Появление железных дорог по всей Германии привело к быстрой связи с любым местом в стране. Телефон, микрофон, граммофон, электрическая лампочка – привели к расцвету новой европейской культуры. Дед изумленно рассказывал о развитии городов, об электрическом освещении улиц. И чем стремительней распространялась цивилизация, тем пренебрежительней дед относился к националистическим антисемитским движениям, которые наряду с призывами к консолидации немцев, призывали к отторжению от евреев, гены которых ущербны и несут деградацию.

За головокружением прогресса деда не очень напрягало проникающее в массы невинное тогда понятие”антисемитизм”. Вносимое с научной подоплекой в германский лексикон, это понятие не казалось деду актуальным. Он демонстративно не обращал внимания на союзы, движения, партии, распространяющие расистские небылицы о евреях, которые, ассимилируясь, вносят скверну в чистоту германской расы. Дух романтики национализма, усиливающий ненависть к евреям, не проникал в устойчивый внутренний мир деда. Сердце его было отдано объединенному государству Германии, включившему в себя и Пруссию и княжества. Он был бесконечно предан стране, превратившейся в промышленную и колониальную державу, проникшую в Африку и на острова Океании. В этой атмосфере он привел к расцвету свой бизнес, вопреки тому, что, как еврею, ему не было хода в Союз германских производителей стали.

Кровь и железо! Дед ликовал, любуясь багровыми языками пламени доменных печей своего металлургического завода. С началом Первой мировой войны он стал производить патроны и винтовки, в дополнение к ваннам, рукомойникам и другим предметам домашнего обихода. Германии требовалось много оружия для продолжительных сражений, и на стенах завода множились портреты кайзера Вильгельма Второго. Рабочие, черные от копоти, с красными от близости к пламени глазами, задыхаясь от недостатка воздуха, плавили железо. И дед суетился среди них, вел с ними разговоры о политике, развлекал анекдотами. Дед расширял завод и улучшал производство. Он, не получивший никакого наследства от родителей, старался изо всех сил оставить богатство своим внукам.

В сосновой роще кибуца Мишмар Аэмек Наоми рассказывала Израилю о том, как все их благополучие оказалось мыльным пузырем, который раздувался и раздувался, пока, в конце концов, не лопнул перед лицом деда и его наследников.

Израиль же удивлялся предкам Наоми, которые, благодаря своему статусу, не проживали в гетто. Они достигли почетного положения в промышленности и торговле и считались евреями, вносящими существенный вклад в расцвет экономики государства. В Силезии предки деда построили крупную текстильную фабрику, слава которой достигла всех германских княжеств. Финансовое могущество предков росло, и семья Френкель, по сути, стала основательницей текстильной промышленности Германии. Предки деда построили себе роскошные особняки, их обслуживало множество слуг.

Новые веяния проникли во все уголки существования еврейской буржуазии Германии. Их сыновья и дочери получали разностороннее образование – в искусстве, музыке, театре, немецком языке, вдобавок к традиционному еврейскому образованию.

Их потомки стали наследниками духовной и материальной культуры предков. Все они в течение двух лет получали образование и воспитание в семейном дворце в городе Нойштадте, в Силезии. Из внучек деда только Руфь и Лотшин прожили там два года.

Наоми же жила в постоянном конфликте с собой. С одной стороны, она испытывала тоску по высокой культуре и изобилию отчего дома. С другой, все время вела внутренний спорт с дедом-буржуем. Хотя он с уважением относился к своим рабочим, восполняя то, что они теряли в забастовках.

Но она не помнит, чтобы дед хотя бы раз говорил с симпатией о пробуждавшемся достоинстве рабочих и крестьянских масс, которые не могли пользоваться плодами промышленной революции. Несмотря на многочисленные протесты теоретиков, клеймящих эксплуатацию и нищее существование, жалкие заработки и высокие налоги. Это создавало почву для антисемитских движений и партий.

И все же следует признать: Германия стала финансовой и культурной державой благодаря капиталистам. Без них страна бы отставала от европейских держав – Британии и Франции. Так устроен мир. За прогресс надо платить.

Наоми пытается сбежать от прошлого, а Израиль не дает ей сбежать от себя самой, пытается войти в ее внутренний мир.

Она размышляет: смысл существования еврейского народа был потерян дедом и его семьей, как и значительным числом еврейских общин, осквернивших себя жаждой приобщиться к чуждому им обществу.

Да и в самом Израиле евреи бегут от иудаизма. Окружающий мир марксизма не отвечает их чаяньям. Без крепких корней они обречены исчезнуть.

“Тяжко мне жить в кибуце, когда смещаются понятия добра и зла”.

Он говорит о том, что эти два понятия размылись, он предостерегает её:

“Берегись одного. Береги душу от людей бесталанных, но с большими амбициями. Они идут по жизни кривыми путями. Отсутствие таланта они восполняют тем, что совершают мерзости в отношении других. Середняки всегда будут копать яму тем, кто осознаёт их мерзкую суть и выступает против них”.

Чтобы поддержать ее, Израиль рассказывает об известной коммуне репатриантов из Вены. Когда кем-то овладевала депрессия, он будил всех посреди ночи. Они собирались вокруг товарища, говорили с ним и успокаивали. Именно он, Израиль, был живой душой “избы”, как поляки и русские называли помещение, где собиралась коммуна.

“Надо бороться с трудностями”, – сказал Израиль и рассказал об идейных и коллективных проблемах, затрудняющих его жизнь в кибуце и, вообще, в еврейском анклаве страны.

В своем одиночестве он доверял мысли дневнику:

…Не могу уединиться. Для меня это главное лечение. Каток событий распластывает душу: все последнее время – в клещах окружающих тебя назойливостью и мелочностью людей, без мгновения покоя, без возможности вырваться из круга будничных, заедающих душу дел, из втягивающего ее в каждый миг желания помочь кому-то в чём-то. Так и существую в этой удушающей атмосфере. Ни минуты для личной жизни, для размышлений. Бессонница, физическая и душевная усталость. Внешне веду себя тихо-тихо. Но внутри все бурлит…

“Не обрету покоя, – жалуется он Наоми, – пока не отдамся весь тому, что для меня свято, – социализму, сионизму, кибуцу. Не могу позволить себе укрыться в личную жизнь. Нет замены кибуцу. Мое место там. Во имя кибуца буду бескомпромиссно бороться. Воплотить идеал можно только в коллективе”.

Он тяжко трудился в поле, дежурил на кухне, переносил диктаторские замашки кухонного начальства, с