Читать книгу "Мои мужчины - Саша Канес"

Сделав над собой усилие, я спустила ноги с постели и, держась за спинку стула, поднялась. Вторая кровать все еще пустовала, и, хотя свою умершую соседку я не помнила, мне все равно было страшно. В боксе, в отличие от обычных многоместных палат, был свой туалет. Там же находился умывальник с маленьким зеркальцем над ним, и я смогла на себя полюбоваться. Зрелище, прямо скажем, было жалкое — слипшиеся волосы, желтая кожа, потрескавшиеся губы и огромные синяки под глазами. На пластмассовом крючке слева от зеркала висел предназначенный мне выцветший больничный халат, а одета я была в принесенную мамой из дома старую ночную рубашку.

Задрав ночнушку до подбородка, я увидела, что похудела, тело мое, как мне показалось, даже одрябло. Сдувшиеся груди в неверном свете флуоресцентной лампы походили на слепые и грустные мышиные мордочки. Я заметила, что в стакане с зубными щетками на умывальнике торчит невесть откуда взявшаяся там простенькая шариковая ручка. Сама не знаю, что на меня нашло, но я взяла эту ручку и нарисовала на каждой провисшей сиське по два широко распахнутых глаза с длинными ресницами. «Мышки» в зеркале, излечившись от «слепоты», сразу повеселели и вызывающе «выпучились» на окружающий мир.

Я услышала торопливые шаги за дверью бокса и быстро опустила ночную рубашку. Выглянув из уборной, я увидела, что он вернулся. Он тихо вошел, по-видимому, опасаясь меня разбудить, и вздрогнул, когда я, словно привидение, возникла в дверях туалета.

- Ты что-то забыл? — спросила я с нескрываемой радостью.

- Извини, входные двери закрыли на замок, и я не смог никого найти, чтобы меня выпустили. Я вспомнил, что у тебя вторая кровать пустует, и решил попроситься на ночлег.

Это была вторая ночь, которую мы проводили вместе. Если, разумеется, первой считать веселую пьянку в уфимском депутатском зале. Сняв только ботинки, пиджак и галстук, Леня лег на кровать моей усопшей соседки. Он рассказывал мне про себя, про свое детство, про родителей, про младшую сестру Олю и про только что прошедшие военные сборы. Он был потрясающим рассказчиком, и я прохохотала половину ночи. Умирая от смеха, я вдруг почувствовала, что проклятый менингиальный синдром больше не имеет ко мне никакого отношения.

Я сама не заметила, как меня сморил сон, и проснулась, ощущая себя здоровой и счастливой. Его рядом уже не было, осталась только записка, которую я храню долгие годы: «Ты самая замечательная девочка в мире! Выздоравливай и расти скорей!» И приписка внизу: «Кстати, родственники привезли мне из-за границы видеомагнитофон и кучу классных фильмов! Кое-что я с друзьями уже посмотрел, но с удовольствием посмотрю с тобой еще раз!» Излишне говорить, что к тому моменту ни одного видеомагнитофона я еще не видела и все, что Леня рассказал, показалось мне ужасно интересным.

На следующий день в пять вечера одновременно с папой ко мне непонятно зачем пришел Славик. Я сама от себя не ожидала, что смогу с ним общаться, но почему-то неприязни к нему не испытывала. Я приняла цветы и тортик «Ленинградский», который потом с успехом скормила дежурным медсестрам. Меня неимоверно потрясло то, что Славик с папой умудрились найти общий язык: оба наперебой рассказывали о своих планах покупать и продавать отцовскому институту какие-то персональные компьютеры через какой-то Центр научно-технического творчества молодежи — НТТМ, новоявленное детище перестройки и комсомола. Надо сказать, что у папы в первый раз появился интерес к зарабатыванию денег. До сих пор не могу понять, как Славику удалось подействовать на него таким образом.

Я слушала их и не переставала думать о нем — о Лене. Я очень ждала его прихода и при этом не хотела, чтобы они со Славиком пересеклись даже на миг. Это притом, что я совершенно не ощущала Славика человеком, с которым меня хоть что-нибудь связывает. Я не испытывала к нему ничего, кроме, может быть, легкой досады. И то направленной скорее на себя. Славик был никто, просто прохожий идиот, наступивший мне на ногу, и то только потому, что я сдуру подставила ее сама. Когда отец на минуту вышел в туалет, Славик повернулся ко мне и, покраснев до корней волос, пробормотал какие-то нелепые извинения, а также выразил готовность на мне жениться, когда я достигну брачного возраста. Я расхохоталась ему в лицо. Славик стал и впрямь по-настоящему первым — первым мужчиной в моей жизни, которого я открыто послала на х..! С годами их стало можно комплектовать в колонны!

Вернувшийся к моей кровати отец не понял, что между нами произошло, и посетители довольно быстро покинули меня, чтобы продолжить свои новые коммерческие занятия. А я осталась ждать Леню. Кто-то принес мне книгу Рыбакова «Дети Арбата», но чтение никак не шло. Мысли галопом скакали в выздоравливающей голове, и я, нацепив больничный халат, вышла пройтись по отделению. Пошатавшись туда- сюда по пахшему дезинфекцией коридору, я села в старое облупленное кресло возле входа в отделение, чтобы не пропустить, когда придет Леня.

Рядом был сестринский пост, и две медсестры свистящим шепотом делились друг с другом больничными новостями. Одна из них, та самая говорливая толстуха, что разворотила мне руку тупой крючковатой иглой, рассказывала другой, молчаливой худощавой тетке, о случившейся аварии:

- Из всей больницы только у нас одних горячая вода есть. У нас да в морге! Из бойлерной в морг кипяток бьет, прорвало, и остановить не могут. Просто потоп! Ниагара какая-то! На моем последнем дежурстве началось, так за ночь стену корпуса подмыло. Это с той стороны, где стройка идет. Двух старух унесло куда-то, покойниц, и санитар пьяный ошпарился. Старух до сих пор отыскать не могут. Родня к каждой понаехала, хоронить их хотят, а где их теперь найти? Их, может, на стройку в котлован унесло, а там ночью-то в темноте или щебнем закидали, или бетоном залили. А родичи-то, что те, что другие, упились, безобразят. Говорят, мы, дескать, за кладбищенские места денег заплатили, могилы выкопали, а в ЖЭКе ключей от комнат без справок о погребении не дают. Говорят, пообещали, если старух так и не найдут, им того санитара, если он помрет, конечно, хоронить отдать. Он одинокий, санитар-то. Да что с людей-то взять?! Они вместо благодарности — в драку! А он, санитар, в смысле, все равно не помер и с каждым часом все живее становится — чего ему, пьяному, с кипятку-то будет?!

Услышав все это, я едва не расхохоталась вслух, но потом подумала, что, может быть, одна из этих несчастных старух, унесенных горячей «Ниагарой», и была моей соседкой по боксу. Я было загрустила, но в этот момент появился Леня, и я, забыв обо всем, бросилась навстречу.

БРОШЕНА и не только…

На следующий день меня неожиданно выписали. Была пятница, и мне удалось уговорить врачей не оставлять меня на выходные. Мама в очередной раз отпросилась с работы и приехала меня забирать. Я бы предпочла, чтобы тащить сумку мне помог папа, но он был, как раздраженно заметила мама, очень занят.

Дом я не узнала. Вся квартира была завалена коробками и коробочками из серого и белого гофрокартона. На упаковках были отпечатаны английские слова и какие-то иероглифы. Надо сказать, что до этого дня у нас дома не было практически никаких импортных вещей, кроме, может быть, польской туристической палатки и маминых финских сапог, купленных случайно в ГУMe три года назад. Черно-белый телевизор «Восход» с диагональю пятьдесят один сантиметр, радиоприемник «Дзинтарас» и бобинный магнитофон «Маяк» — это была вся техника в нашей семье. А теперь я увидела, что двухкомнатная квартира битком забита самыми настоящими персональными компьютерами, каждый из которых в моем представлении стоил больше, чем вся наша пятиэтажная хрущевка.