Читать книгу "Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс"

Бабушкина жизнь всегда казалась повестью, полной опасности и гламура. И в этой повести внезапно оказалась еще одна глава, страницы которой склеились. Бабушка так же сияла от счастья, как все эти люди? Трудно представить. При жизни она всегда казалась немного грустной.

Время от времени кто-нибудь из других официантов указывал на члена совета директоров или президента компании. Даже сенатор появился.

– Здесь всегда так? – спросила я Лекси, когда мы одновременно поставили подносы с пустыми бокалами. – Все эти люди известны.

– Все летом приезжают на Нантакет. – Ну да, скорее, один процент.

К десяти вечеринка была в полном разгаре. Нам велели пользоваться туалетом при кухне, но очередь туда была нескончаемой, и я стала искать другой. Я пошла дальше по дому, рассматривая идеальные зеркала в коридоре и небольшие столики со свежими цветами. Мне удалось найти еще одну ванную, полную толстых пушистых полотенец, морских ракушек и изданий старых газет. Господи, эта ванная наряднее, чем вся моя комната.

На обратном пути я заглянула в пустой зал и заметила фотографии в рамках и картины. Я остановилась.

Если взгляну одним глазком, ничего же страшного не случится?

Я пошла дальше по коридору, все мои чувства максимально обострились. Я отдавала себе отчет в том, что здесь нельзя находиться. В этой части дома шум вечеринки был приглушен, словно все происходило в другом мире. Что я вообще ищу? Фото бабушки? Письмо в рамке? Ха.

Дверь справа резко распахнулась.

Я отпрыгнула назад, но вышедший мужчина меня не заметил, рванув в обратном направлении. Дверь стала медленно закрываться, и я увидела, что это кабинет с огромной картиной, на которой был изображен океан. Да будет вам известно, эта картина напоминала произведения Моне.

Я просунула ногу, чтобы дверь не успела закрыться.

И застыла. Как та девушка в «Парке юрского периода», которая пыталась убежать от динозавров, как жертвы Медузы, которые встретили ее взгляд. Потому что я обычно так не поступала. Я не врывалась в чужие дома. Не нарушала правила.

Но картина…

Где-то неподалеку раздался смех, и я нырнула в кабинет и захлопнула дверь. Я прислонилась к ней, сердце бешено колотилось, ладони вспотели. Я могла угодить в серьезные неприятности. Нужно уходить. А если я открою дверь и кто-то меня увидит? И арестует за незаконное проникновение? И бросит меня в тюрьму? На Нантакете вообще есть тюрьма? На Нантакете должна быть тюрьма. Кто сидит в тюрьме на Нантакете? Должники? Безумные водители? А если они выставят залог, но никто не заплатит, а родители слишком далеко…

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, досчитала до десяти. Все хорошо. Дыши.

Это важно помнить.

Я подошла к висящей на стене за громадным столом картине в раме, написанной масляными красками.

«Сомневаюсь, что мне с точностью удастся изобразить свет моря, даже если буду рисовать всю оставшуюся жизнь».

Но на этой картине свет был идеален. Художник с помощью зеленых и желтых оттенков изобразил свет, проникающий в водные глубины, и океан словно светился. Я привыкла к картинам, на которых океан внушал чувство тревоги или казался прохладным – немногие картины вызывали у меня желание войти в воду.

В правом нижнем углу на голубом фоне выделялись белые буквы. Почерк был небрежным, но даже так инициалы отчетливо проглядывались: Э и Б.

Я подняла руку, чтобы провести пальцами по буквам, но годы визитов в музеи заставили меня сдержаться. Вместо этого я наклонилась и задержала дыхание, словно могла окунуться в эти волны. Больше мне не нужны были доказательства. Это был Барбанел. Эдвард Барбанел писал моей бабушке любовные письма.

Я отстранилась и оглядела комнату. Кабинетом явно часто пользовались: на столе валялись бумаги и ручки, у стен стояли забитые книгами шкафы. Пол из темного дерева покрывал роскошный ковер, но я видела лишь мерцание. Под картиной был установлен камин, а справа у окна располагалась ниша, закрытая тяжелыми бархатными занавесками – идеальное укрытие, чтобы свернуться калачиком и читать.

Я уже незаконно проникла в чужие владения – это кошерно, если я немного осмотрюсь, или, пока не поздно, стоит улизнуть? Ладно, наверное, это не сто процентов кошерно, но точно больше походит на зефир, чем на бекон.

С опаской, словно ходьба с оглядкой по сторонам мне поможет, я подошла к книжным полкам и осмотрела корешки. Одна научно-популярная литература: книги про бизнес, историю и бухгалтерское дело. Забавно. Продолжив, я заметила более плоские корешки с рукописным текстом. В переплете. Я встала на колени и наклонила голову, чтобы получше рассмотреть названия.

1990–1994. 1994–1996. 1997. Альбомы. Целые дюжины.

И эти были самыми поздними. Еще несколько альбомов стояли на нижней полке, и не успела я задуматься, как мой взгляд перескочил на них.

Я боялась надеяться, боялась думать, что они могут быть датированы 1947–1951 годами.

У меня так быстро перехватило дыхание, что сердце будто зацепилось за ребра. Письма были от пятьдесят второго года. Возможно, в пятьдесят первом бабушка приезжала на Нантакет. Я почти благоговейно положила альбом на колени и открыла зеленую обложку.

Это не альбом, а альбом с вырезками. В основном страницы заполняли небольшие квадратные фотографии цвета сепии, иногда между ними попадались цветные открытки или газетные вырезки. Мне улыбались незнакомые люди, женщины с пышными прическами, мужчины с сигарами. Бабушка.

На снимке она смеялась. Ее идеально завитые волосы развевались на ветру, а темные губы слегка приоткрылись. Здесь она была примерно моего возраста, кожа гладкая, а в глазах радость. Я едва ее узнавала. На ней были широкие джинсы с завышенной талией, а короткий жакет с высоким воротом довершал образ.

Она казалась такой юной.

И такой живой. В свои последние годы бабушка была маленькой и хрупкой. Кто эта жизнерадостная девушка, которая влюбилась, приехала на этот остров и, покинув его, больше никогда о нем не заговаривала? Я знала свою бабушку, знала Рут Коэн, которая пекла пироги, рассказывала истории и жаловалась на кондиционер, но не знала эту задорную, живую девушку, у которой не было мужа, дочери, внучки и домика во Флориде. Кем же она была на самом деле?

– Что ты тут делаешь?

Я закричала.

Всего лишь пронзительно вскрикнула и быстро замолчала. Я повернулась так поспешно, что потеряла равновесие и рухнула на спину. Потолок закружился перед глазами, пока я пыталась выровнять дыхание.

В дверях стоял парень моего возраста, озаренный светом. Он вошел в кабинет и закрыл дверь.

– О господи. Извини. Привет. – Я вскарабкалась на колени – почему я такая жалкая? – запихнула альбом обратно на полку и вскочила на ноги.

Парень грозно нахмурился.