Читать книгу "Детство - Тове Дитлевсен"

Все три мои кузины старше меня и довольно уродливы. Каждый вечер они усаживаются вокруг стола и безудержно вяжут; как считает мой отец, особым умом они не отличаются, и во всей их квартире не сыщешь и одной книги. Мои родители не скрывают, что мы удались больше, чем эти девочки. Дядя Питер был женат и прежде, от первого брака у него есть дочка всего на семь или восемь лет младше моей мамы – могучая громадина по имени Эстер с виляющей походкой, от которой всё ее тело кренится вперед. Глаза ее, кажется, готовы вывалиться из орбит, и у нас в гостях она сюсюкает со мной как с маленьким ребенком и целует прямо в губы – отвратительнее этого ничего и быть не может. Она называет мою маму «голубушка» и выходит с ней по вечерам, к великому сожалению отца. Однажды они собираются на бал-маскарад в Народный дом, и пока они красятся, я держу перед ними зеркало и думаю, как восхитительно хороша мама в наряде Королевы ночи. На Эстер наряд ямщика восемнадцатого столетия, и ее руки торчат из пышных рукавов, словно тяжеленные крючья. Им надо поторапливаться, потому что скоро вернется отец. Мама стоит вся в черном тюле, усыпанном сотнями сияющих блесток. Они опадают так же легко, как и ее хрупкое счастье. Уже в дверях они сталкиваются с отцом, вернувшимся с работы. Он пристально вглядывается в лицо мамы и произносит: ха, старое ты пугало. Она не отвечает и вслед за Эстер безмолвно проскальзывает мимо. Отец знает, что я всё слышала, и подсаживается ко мне, в его добрых грустных глазах – неуверенность. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – неловко спрашивает он. Королевой ночи, отвечаю я с обидой, потому что рядом именно тот «Дитлев», который всегда портит удовольствие моей маме.

10

Я перешла в среднюю школу, и мой мир начал расширяться. Родители позволили мне это сделать. Они подсчитали, что из школы я выпущусь в четырнадцать лет, не позже, и, раз уж они оплачивают образование Эдвина, я тоже не должна оставаться в тени. Тогда же мне разрешили посещать муниципальную библиотеку на Вальдемарсгаде, где есть детский отдел. Мама считает, что от взрослых книг я стану еще более странной, а отец, у которого на этот счет другое мнение, не говорит ничего – я теперь в маминой власти, и в важных вопросах он не решается идти против установившегося миропорядка. Впервые попав в библиотеку, я теряю дар речи при виде такого разнообразия книг, собранных в одном месте. Библиотекаршу детского отдела зовут Хельга Моллеруп, и ее хорошо знают и любят многие дети в нашем квартале: им разрешается сидеть в читальном зале до пяти часов, до самого закрытия, если в их домах нет тепла и света. Они делают домашнее задание или листают книги, и фрекен Моллеруп выгоняет их, только если они начинают шуметь, ведь в библиотеке, как и в церкви, должна стоять абсолютная тишина. Она спрашивает, сколько мне лет, и подбирает книги, которые, по ее мнению, подходят десятилетнему ребенку. Она высокая, стройная и симпатичная, с темными живыми глазами. Руки у нее большие и красивые, и я рассматриваю их не без уважения – поговаривают, что она может дать пощечину посильнее, чем иной мужчина. Она одета, как моя классная руководительница фрекен Клаусен, в довольно длинную прямую юбку и блузку с невысоким белым воротничком. Но в отличие от фрекен Клаусен она, кажется, не испытывает непреодолимого отвращения к детям, и даже совсем наоборот. Мне выделяют место за столом и кладут передо мной детскую книгу, название которой, как и имя автора, я, к счастью, забыла. Я читаю: «Отец, у Дианы появились щенки. С этими словами стройная девушка пятнадцати лет ворвалась в комнату, где кроме губернатора находились» и так далее, страница за страницей. Я не в силах продолжать. Книга вселяет в меня грусть и невыносимую скуку. Не понимаю, как можно так жестоко издеваться над языком – этим прекрасным и чутким инструментом – и как столь отвратительные предложения очутились в книге, в библиотеке, где столь умная и привлекательная женщина, как фрекен Моллеруп, советует прочесть ее невинным детям. Однако сейчас я не нахожу слов, чтобы выразить эти мысли, и просто говорю, что книга скучная и я предпочла бы Захариаса Нильсена или Вильгельма Бергзое. Но фрекен Моллеруп отвечает, что детские книги захватывают, нужно лишь запастись терпением и читать, пока повествование не начнет развиваться. Только когда я настаиваю на том, чтобы добраться до полок со взрослой литературой, она озадаченно сдается и предлагает принести нужные книги, так как мне туда вход запрещен. Что-нибудь из Виктора Гюго, прошу я. Нужно говорить «Юго», улыбается она и треплет меня по голове. Мне не стыдно, что она поправляет меня, но когда я возвращаюсь домой с томиком «Отверженных» и отец одобрительно говорит: Виктор Гюго, да, он хорош! – я поучительно и важно отзываюсь: отец неправильно произносит, его зовут Юго. Мне без разницы, как его зовут, отвечает отец спокойно, все имена нужно произносить, как они написаны. А остальное – бахвальство. Нет никакого смысла пересказывать родителям, что говорят люди не с нашей улицы. Однажды школьная дантистка попросила передать маме, чтобы та купила мне зубную щетку, и мне хватило глупости поведать об этом дома, на что мама сразу нашлась: можешь передать ей привет и сказать, чтобы она сама покупала тебе зубные щетки! Когда у мамы начинают болеть зубы, она сначала терпит целую неделю и весь дом содрогается от ее отчаянных стонов. Потом она советуется с одной женщиной из нашего подъезда, и та рекомендует смочить вату шнапсом и подержать ее у больного места, что мама в конце концов делает еще несколько дней подряд без какого-либо успеха. И только после этого она наряжается в свою самую красивую одежду и отправляется на Вестерброгаде, где живет наш врач. Он берет плоскогубцы, вытаскивает зуб, и на какое-то время мама успокаивается. До дантиста дело никогда не доходит.

В средней школе девочки лучше одеваются и меньше хнычут, чем в начальной. И ни у кого из них нет вшей или заячьей губы. Отец говорит, что, хотя я и хожу в один класс с детьми «людей получше», у меня нет никаких причин смотреть на свою семью свысока. Это и правда так. Большинство отцов работают мастерами, и своего я произвожу в «машинисты», что звучит лучше, чем просто «кочегар». Отец самой состоятельной девочки в классе владеет парикмахерской на Гасверксвай. Ее зовут Эдит Шноор, и от важности она шепелявит. Имя нашей классной руководительницы – фрекен Маттиасен, она невысокая, жизнерадостная и умудряется получать удовольствие от преподавания. Глядя на нее, на фрекен Клаусен, фрекен Моллеруп и директрису из старой школы, похожую на ведьму, я укрепляюсь в мысли, что только плоскогрудые женщины добиваются хоть какого-то влияния на работе. Моя мама – исключение, у всех остальных домохозяек с нашей улицы груди внушительные, их обладательницы шагают, самоуверенно выставив их вперед. Как такое возможно? Фрекен Маттиасен – единственная женщина среди наших учителей. Она узнала, что мне нравится поэзия, перед ней не получится строить из себя дурочку. Этот трюк я оставляю для предметов, меня не интересующих, а таких очень много. Мне нравятся лишь датский и английский. Нашего учителя английского зовут Дамсгаард, и иногда он ужасно вспыльчив. В такие моменты он бьет по столу и заявляет: ей-богу, я вас научу! Эту клятву он дает так часто, что мы не долго ждем, чтобы прозвать его «Ей-богу». Однажды он читает вслух весьма сложное предложение и просит меня повторить его. Оно звучит так: «In reply to your inquiry I can particularly recommend you the boarding house at eleven Woburn Place. Some of my friends stayed there last winter and spoke highly about it»[7]. Он хвалит мое правильное произношение, так что эту дурацкую фразу мне уже никогда не выкинуть из головы.