Читать книгу "Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер"

– Не здесь, не здесь, – забормотал он. – Почему их здесь нет?

Конечно, Птице хватило бы и мгновенья, чтобы нырнуть в небо, воспарить и сбежать, и не быть более ничьей пленницей. Еще бы не сдавливала так веревка на ногах. Может, она вполне способна ее порвать? Получится ли у нее достаточным усилием разъять путы, или она достаточна сильна (хоть бы и лишь по собственному убеждению), чтобы взмахнуть крыльями и улететь, даже будучи связанной? Даже будучи ослабленной длительным пленом?

И вдруг показалась причудливая тень – вид мира был ограничен внутренним двором и руинами, но даже так Странная Птица, что была когда-то Айседорой, увидела ее, ибо тень та была велика. Очертания, не особо-то и ясные, не выдавали в отбрасывающем ту тень птицу. Если верить очертаниям тени, ее хозяин при обычных обстоятельствах и вовсе летать не мог.

Был в Лаборатории один пятнистый медведь, небольшой такой, себе на уме, шагами меряющий куб из прочного стекла, куда его усадили – по одному и тому же маршруту, ведь других маршрутов внутри куба не было. Птица не знала, что случилось с тем медведем – куда он мог убежать, когда в Лаборатории вспыхнул пожар, как выжил в пустыне. Но хозяин той огромной тени был именно медведь, пусть даже и совершенно иной вид медведя. Этот вид мог летать – как она сама. И хотя Странная Птица видела медведя лишь издали, да еще и не с самого удачного ракурса, от зрелища перехватило дыхание. Чудесный и ужасный, поистине дьявольский – и подобный вековечному ангелу вместе с тем медведь, парящий абрис далеко за горизонтом, перегружал ее многочисленные чувства лучащимся величием. Если бы зверь приземлился рядом, он бы возвысился над ней подобно пяти-шестиэтажному зданию – но эти внушительные габариты не мешали ему свободно и легко, подобно стрижу или ласточке, пронзать воздушные потоки, нырять в них раз за разом – с какой целью, Птица не смогла бы сказать.

Ей было все равно, что медведь мог сулить смерть; воспарив духом соразмерно высоте медвежьего полета, Птица вдруг смогла вообразить себя головокружительно могущественной – настолько грандиозной, что всем другим тварям внизу не оставалось ничего иного, кроме как питать к ней страх.

Зрелище летящего Медведя наполнило Старика ужасом, и он ослабил свою хватку на ней, не торопясь сызнова усилить – но Птица не вырывалась и ждала, ибо такого послабления было все еще не вполне достаточно.

Словно стыдясь своего страха, Старик нахмурился и уставился на нее сверху вниз, и его единственный глаз был похож на дыру в лице, через которую можно было видеть небо.

– Это Морд, Большой Медведь. Компания его сделала. Да чего это я распинаюсь? Он – Морд, и все. Ни слова более не требуется. Его отсюда видно. И он нас всех оттуда видит. Так – каждый день, Айседора. Он – наше проклятие, но он – далеко. И сюда придет еще не скоро. Может, он и могущественный, но в чем-то – обычный, простой. Не менее простой, чем вон тот выброшенный диван. – И Старик указал на что-то длинное и мягкое, на деревянных ногах – опаленное, присыпанное раздробленным кирпичом.

Но закончив со своей речью, Старик вздрогнул и поморщился, и Странная Птица не поверила ему ни на грош. Старик не понимал Морда – как не понимал и свою пленницу. Вот почему теперь он проклинал свою Айседору и бросал быстрые взгляды из стороны в сторону; ему приходилось неумолимо, почти против своей воли, проверять горизонт, чтобы убедиться, что Морд – все еще далеко.

А реальная опасность оказалась не в пример ближе.

Под опущенной к земле головой Странной Птицы зияла дыра в земле. Выпросталась вдруг рука, хвать Старика за лодыжку – дернула, он и упал, а Странная Птица распласталась по земле и пронзительно закричала. Путы на ее лапах ослабли, и она, перекатываясь прочь и высвобождая крылья, разорвала их.

Там был люк, понятное дело. Скрытый, как и вход в покои Старика.

Маленький человечек в пыльной одежонке, с лицом летучей мыши вдобавок, потянул Старика к себе в логово. Старик закричал и схватил за крыло Странную Птицу – схватил так, чтобы не дать вырваться, чтобы уволочь к погибели следом за собой.

В панике она полоснула его по руке когтями, нанесла удар кончиком клюва. Старик взвизгнул, но удержался, и когда она отдернула свое крыло и снова ударила его – ощутила, как ломается кость внутри, не приспособленная сгибаться столь радикальным образом.

Подпрыгивая и вспархивая, она выбралась на середину двора, крутанулась волчком на одной ноге, сбрасывая рваные остатки пут – и бросила последний взгляд на Старика. Был тот наполовину уже под землей, а наполовину – все еще тут, в верхнем мире, и за этот мир он так отчаянно держался, что ломал об его твердь ногти, загребал его скрюченными пальцами – и все равно уходил все глубже и глубже вниз. Маленького человечка с мордой нетопыря видно не было – он, должно быть, тащил Старика снизу за ноги.

– Айседора! – взмолился старик. – Айседора!

Он потянулся к ней, как будто они были друзьями, а не пленником и пленницей. Как будто она могла каким-то образом спасти его.

Последний сильный рывок – и Старик провалился в потайной люк по грудь. Лицо у него было – ну точь-в-точь что мордочка у лягушки, наполовину проглоченной змеей. Песок припорошил его черты, скованные паникой пополам со своего рода стоическим смирением.

– Айседора, – прохрипел старик. – Айседора. Айседора.

Хотя они оба знали, что он уже мертв.

Раненое крыло вывернулось под жутко неудобным углом. Странная Птица проверила его, взмахнув раз-другой – осознавая притом, что если какой-нибудь хищник в укрытии вдруг заметит ее невзгоду и бросится к ней, спасенья не будет, – и поднялась в воздух. Крыло тут же отозвалось болью.

С воздуха Старик, торчащий из ямы в земле, выглядел так, будто никогда и не было в нем ничего сверх головы, шеи и груди. Следя за ее воспарением снизу, он отчаянно махал ей выпростанной рукой и звал по имени, которое никогда ей по-настоящему не принадлежало. В шоке. В ужасе. Пока человек с лицом летучей мыши тянул его вниз.

Вскоре Старик стал всего лишь точкой внизу, такой несущественной. У людей были странные представления о благодарности, право – о том, когда стоит изъявлять ее, когда нет. Должна ли она быть благодарна за то, что Старик пленил ее? И что она должна чувствовать сейчас? Вопрос она облекла в птичью песнь, и в ней же – в песне той – крылся и ответ.

Воспаряя, она чувствовала, как имя «Айседора» покидает ее. И вот она снова – лишь Странная Птица, не нуждающаяся в каком-либо имени, угодном любителям имен, людям.

Нетопырь

Компас внутри упрекал ее, говорил, что она должна полететь на юго-восток, покинуть город, но стоило ей попытаться изменить направление, как после первого же круга поверх руин внутреннего двора сильная боль разгорелась в ее крыле – и тогда Птица осознала, что досталось ей куда сильнее, чем она поначалу считала.

Крыло ушло в отказ. Выкрученное пульсирующей болью, оно больше не могло помочь ей контролировать высоту полета и поддерживать скорость. Внизу простирался двор, со всех сторон – незнакомая территория, укрыться – негде. Взмахнув здоровым крылом, она подалась к куцей рощице в дальнем конце двора. Борясь, дрейфуя, как мертвый лист, и снова борясь, Странная Птица ухитрилась совершить грубую посадку – вскрикнула, когда поврежденное крыло врезалось в холмик, затем резко взмыла вверх, крепко ухватившись за почерневшую ветку, и, не медля, нырнула в самую гущу зарослей в центре рощи.