Читать книгу "Бал безумцев - Виктория Мас"

– Я знаю здешние правила лучше, чем все эти ваши зеленые медсестрички. Луизы не было всего три минуты. Да, Луиза?

– Да.

Тереза здесь единственная, с кем Старожилка не вступает в споры. Они обе провели в этих стенах два десятка лет, и хотя годы не сблизили их по-настоящему – Женевьева строго придерживается правила ни к кому не привязываться, – все же вынужденное сосуществование и нравственные испытания, вместе пережитые здесь, породили в обеих взаимное уважение и душевное согласие. Они обе это чувствуют, пусть и не обсуждают. Каждая из них заняла свое место и с достоинством исполняла принятую роль: Тереза – приемной матери для пациенток, Женевьева – матери-наставницы для юных медсестричек. Они часто обменивались полезными сведениями – Вязунья могла рассказать о какой-нибудь умалишенной, чтобы успокоить или, наоборот, предупредить Женевьеву, а Старожилка держала Терезу в курсе достижений Шарко и событий в Париже. Однажды Женевьева с удивлением осознала, что Тереза – единственная, с кем она говорит не только о том, что касается Сальпетриер, но и на отвлеченные темы. Летним днем в тени дерева в парке или в уголке дортуара во время осеннего ливня сестра-распорядительница и пациентка отделения истеричек годами чинно беседуют о мужчинах, с которыми они не общаются, о детях, которых у них нет, о Боге, в Которого обе не верят, и о смерти, которой не боятся.

Луиза садится рядом с Терезой, с деланым интересом разглядывая собственные ботинки.

– Спасибо, Тереза.

– Мне не нравится, что ты якшаешься с тем интерном. Глаза у него недобрые.

– Он на мне женится.

– Неужто сделал тебе предложение?

– Сделает на средопостном балу в следующем месяце.

– Ну жди, жди.

– Вот возьмет и сделает, на глазах у всех наших девчонок и у гостей! Так и сказал!

– Он сказал, а ты и поверила? Бедняжечка Луиза… Мужчины наболтают что угодно, лишь бы добиться своего.

– Он меня любит, Тереза.

– Никто не любит сумасшедших, Луиза.

– Ты просто завидуешь, потому что я стану женой врача! – Девушка вскакивает с койки, ее сердце гулко колотится, щеки раскраснелись. – Я вырвусь отсюда и стану жить в Париже. Нарожаю детей! А у тебя ничего этого не будет!

– Мечты – опасная штука, Луиза. Особенно, если их исполнение зависит от кого-то другого.

Луиза, тряхнув головой, словно для того, чтобы выкинуть из нее эти слова, поворачивается к Терезе спиной, идет к своей койке и, свернувшись калачиком, натягивает одеяло до самой макушки.

Глава 4

ЭЖЕНИ

25 февраля 1885 г.

В дверь спальни постучали – Эжени тотчас захлопнула двумя руками книгу, которую читала, и спрятала ее под подушку. Она сидит в кровати; распущенные волосы, перекинутые через одно плечо, рассыпались по груди.

– Войдите.

В спальню заглядывает слуга:

– Ваш кофе, мадемуазель Эжени.

– Спасибо, Луи. Поставьте вон там.

Слуга неслышно ступает по ковру и ставит маленький серебряный поднос на тумбочку рядом с масляной лампой. Из кофейника струится парок; нежный, бархатистый аромат горячего кофе заполняет девичью спальню.

– Что-нибудь еще?

– Нет, идите спать, Луи.

– Вы тоже постарайтесь заснуть, мадемуазель.

Слуга исчезает за дверью, бесшумно прикрыв ее за собой. В апартаментах все уже спят. Эжени наливает кофе в чашку и достает книгу из-под подушки. Уже четыре дня подряд она с самого утра ждет не дождется, когда наконец ее семья и весь город заснут, чтобы в одиночестве продолжить чтение книги, взволновавшей ее до глубины души. О том, чтобы спокойно устроиться с этим трактатом в гостиной после обеда или в какой-нибудь кофейне на публике, не может быть и речи – одного лишь названия на переплете будет достаточно, чтобы повергнуть в панику матушку и вызвать осуждение со стороны чужих людей.

* * *

На следующий день после визита в унылый дискуссионный салон – об этом ее демарше отец, по счастью, так и не узнал – Эжени отправилась на поиски трактата, чей автор занимал ее мысли с тех пор, как она услышала его имя из уст Фошона-сына. Посещение нескольких книжных лавок в квартале окончилось безуспешно, а потом один букинист подсказал ей, что означенный трактат можно найти в Париже только в одном месте – у Лемари, в доме 42 по улице Святого Иакова.

Брать с собой Луи, чтобы подвез ее на фиакре, Эжени не хотелось – она решила, невзирая на капризы погоды, отправиться туда пешком и в одиночестве.

Черные сапожки бодро загребали снег на тротуарах; мало-помалу от мороза и торопливой походки у нее раскраснелись щеки, а кожу неприятно покалывало. Ледяной ветер носился по бульварам, заставляя прохожих пригибать голову. Эжени следовала указаниям букиниста: прошла мимо церкви Святой Марии Магдалины, пересекла площадь Согласия и зашагала по бульвару Святого Жермена в сторону Сорбонны. Город был белым, Сена – серой. Впереди кареты буксовали в снежных заносах, кучеры прятали носы в воротники плащей. На набережной букинисты сражались с холодом, то и дело бегая греться в бистро на другой стороне дороги. Эжени все старалась поплотнее запахнуть полы накидки с капюшоном, придерживая их руками, затянутыми в перчатки. Корсет ужасно стеснял движения. Если б она знала, что идти надо будет так долго, оставила бы его в платяном шкафу. У этого аксессуара определенно имелось лишь одно назначение – намертво зажать женщину в позе, каковая считалась привлекательной, то есть, помимо прочего, лишить ее еще и свободы движений! Как будто интеллектуальных запретов было недостаточно – понадобилось ограничить женщин еще и физически. Это наводило на мысль, что мужчины расставляют для противоположного пола барьеры не столько из презрения, сколько из страха перед ним.

* * *

Эжени вошла в скромную книжную лавку и сразу попала в тепло; онемевшие от холода руки и ноги начали потихоньку оживать, щеки запылали. В глубине помещения двое мужчин склонились над кипой бумаг. Одному – наверное, книготорговцу – было лет сорок; второй, элегантно одетый, с высоким лысеющим лбом и густой белой бородой, выглядел гораздо старше. Оба одновременно поприветствовали гостью.

На первый взгляд, эта книжная лавка ничем не отличалась от всех остальных – на этажерках редкие старинные тома соседствовали с современными изданиями, в воздухе мешались запахи древней пожелтевшей бумаги и выдубленной временем древесины книжных полок, сплетаясь в единый аромат, который Эжени любила больше всего на свете. Осмотревшись повнимательнее и прочитав названия на корешках, она поняла, что эта книжная лавка все же не похожа на другие: вместо привычных романов, сборников поэзии и эссе, здесь преобладали труды по оккультным наукам и спиритизму, по астрологии и тайным учениям, по мистике и духовным практикам. Их авторы искали ответы в нездешнем, там, куда мало кто осмеливался заглядывать. Немного боязно было ступать в этот мир – как будто предстояло свернуть со знакомой дороги и углубиться в неведомый универсум, благодатный и пленительный, покрытый тайной и молчанием, тем не менее совершенно реальный. В этой книжной лавке царила атмосфера запретного, но манящего царства, о котором не дозволено говорить вслух.