Читать книгу "Кривое зеркало - Маша Ловыгина"

— Как фамилия, дежурный, скажи толком.

— Малышев. Сержант Малышев.

— Да не твоя, заявителя!

— Лисневская.

Карепин вытер пот со лба и, выключив громкую связь, схватил трубку:

— Имя? Кто пропал, кто звонил. Узнай все координаты и ко мне на стол. Срочно! Меня не соединять. Выполняйте. — Полковник бросил трубку и решительно подошел к окну, — Вот что, Казбек, спустись сам к Малышеву, узнай все точно. И на место съездишь.

— Так ночь ведь на дворе, товарищ полковник!

— А мы как врачи, товарищ Муратов, должны помогать людям в любое время суток. Сможешь выяснить подробности по телефону, доложишь. Дело то все равно без заявления не заведем, смогут приехать — хорошо, а нет — поедешь сам, понял?

— Так точно, товарищ полковник, — Муратов направился к выходу и, уже перешагнув порог, обернулся, — разрешите вопрос, товарищ полковник, а вы с господином Лисневским только соседствуете? Это я к тому, насколько высока степень вашей заинтересованности в этом деле.

— Эх, и въедливый ты, Муратов! Я заинтересован в этом деле, как и в любом другом. Выполняйте распоряжение.

Где-то внутри Казбек был даже рад такому продолжению рабочего дня. Возвращаться в общагу болезненно не хотелось. Восьмиметровая комната с квадратным окном и казенной мебелью меньше всего напоминала уютное жилище. Каждую ночь, прежде чем уснуть, Казбек лежал с закрытыми глазами, дымил в потолок, вслушивался в нескончаемые звуки за окном и обшарпанной дверью, и вспоминал беленые стены родного дома. Перед глазами возникал большой двор с аккуратно посыпанными песком дорожками, мать, сидящая на лавочке под раскидистой айвой в окружении чумазых галдящих внуков. Старший брат и две сестры Казбека жили в той же станице Кучумаевской Краснодарского края, обзавелись хозяйством и семьями. Жизнь их родителей, дедов и прадедов прошла на земле, никто из них и не помышлял о том, чтобы бросить все и уехать в город. Казбек родился последним, был назван в честь деда-казаха, приехавшего в станицу молодым агрономом в начале 30-х годов и сумевшего своими руками заложить основу в нынешнее благосостояние семьи Муратовых. Порой Казбек ненавидел себя за принятое решение покинуть родные места, но. Ну не хватало ему адреналина, что-ли, с детства хотелось чего-то особенного, героического.

Отслужив в армии, Казбек поступил в школу милиции. Обладая природной интуицией и умом, Казбек Муратов, благодаря настойчивости и ответственности, с отличием закончил учебу. Поступил в юридический и, проработав в областной прокуратуре полтора года, отправил свои документы в Москву. Конечно, если бы к тому моменту он обзавелся семьей, никакого разговора об отъезде бы даже не возникло, но с этим вопросом у Казбека та тот момент вышла полная неувязка. То есть поначалу все складывалось прекрасно, Казбек искренне думал, что нашел свое счастье. Им оказалась румяная хохотушка Геля, с которой Казбек познакомился на дискотеке, куда пришел с друзьями курсантами в выходной. Звонкоголосая девушка сразу же приглянулась Муратову и он, смущаясь, приглашал ее на все танцы, одеревенело перебирая ногами и не попадая в такт музыки. Геля, шутя и посмеиваясь над ним, благосклонно принимала знаки внимания. Они встречались около двух месяцев, подолгу провожаясь и стоя у калитки, пока однажды к ним навстречу не вышел отец Гели — здоровенный мордатый казак в вышитой рубахе навыпуск. Девушка тихо ойкнула и, не сказав милому другу не слова, скрылась в доме. Казбек поздоровался, но, не получив ответа, несколько стушевался. Мужик оглядел его долгим мутноватым взглядом и, наконец, обдав Казбека тяжелой смесью запаха лука, сала и горилки, произнес:

— Ты каких это кровей будешь, мил человек?

Казбек ошарашено молчал. Их семья по праву считалась интернациональной: бабка была русской, отец — казах, мать наполовину узбечка, а обе сестры Казбека, Лейла и Джамиля, вышли замуж за русских парней. Казбек был похож на мать: смуглолицый, с черными выразительными глазами и приятным румянцем на скулах. Он был невысокого роста, но никогда не комплексовал по этому поводу, беря верх гибкостью прирожденного наездника.

— Так шо? Ты кто есть-то? — отец Гели подвернул один рукав и упер волосатый кулак себе в бок, — Я ж по роже твоей вижу, шо ты татарва, мать их! Ух! — в один момент папаша сгреб Казбека за воротник здоровенными ручищами и дернул на себя. Раздался треск рвущейся ткани. Казбек перехватил его за запястье и с силой оторвал от себя.

Ах ты, монгол проклятый! — несостоявшийся тесть всей своей массой двинулся на Муратова, и тому ничего не оставалось, как, применив прием с подсечкой, уложить мужика носом в пыльную землю. Тут же со двора с причитаниями выскочили Геля с матерью и принялись отчаянно отстаивать главу семейства. Муратову хватило ума не продолжать потасовку, он развернулся и с бешено рвущимся наружу сердцем, под летящие ему в спину ругательства и комья навоза, спешно покинул некогда любимую, пахнущую розами и жасмином, улицу.

С того дня Казбек прекратил воскресные походы на танцы и посиделки в парке, а ударился в учебу. Сложные и противоречивые чувства надолго поселились у него в душе, характер изменился. Казбек стал более замкнутым, боясь вновь почувствовать на себе предвзятое отношение близких друзей и сослуживцев. Когда ему предложили перевод в Москву, Муратов сразу же согласился, решив, что в таком огромном многонациональном городе ему будет комфортнее. Одного он все-таки не учел: будучи человеком порядочным и принципиальным, но, имея в активе определенные проблемы с общением, ему, оказалось, сложно обзавестись друзьями. Не имея рядом ни единой родственной души, Казбеку порой невыносимо было само существование. Поэтому так часто Муратов и вспоминал дружный дом, лелея в душе милые сердцу образы. Единственное, что давало ему заряд энергии и придавало смысл жизни, его призвание, его работа, которой Казбек отдавал себя без остатка.

Спустившись в дежурку, Казбек подождал, когда, щелкнув замком, откроется дверь, и вошел внутрь. В тесной конторке было душно и накурено, что отягощалось еще и отвратительным амбре, идущим от зарешеченного «обезьянника», расположенного впритык к дежурке. Оттуда же доносилось хриплое бормотанье и долгий натужный кашель.

— Ты бы проветрил помещение, Малышев, дышать нечем, — Муратов сел на табурет и поморщился.

— Не, мне нельзя, у меня насморк. — Малышев кивнул в сторону решетки, — Вон, смотри, пять дней назад задерживали. Все честь по чести: морды почистили, Валентину в курс дела поставили, а она на два дня в командировку укатила. Ну, мы их перед приемником у себя это время держали. Так они с уборки территории удрали, когда узнали, что их в детдом отправят.

— Так у тебя там дети? — Муратов от неожиданности привстал и заглянул в «обезьянник». На полу рядком, тесно прижавшись друг к другу, лежали трое пацанов лет тринадцати, чумазых, одетых в рваные ватники и расхристанные онучи, бывшие когда-то кроссовками, с полуотвалившимися раскисшими подошвами. Малышев, высморкавшись и продолжая что-то строчить у себя в бумагах, вздохнул:

— Два часа назад пришли. Сами, представляешь? Их взрослые бомжи отделали. Ночь в котловане провалялись, промерзли все.