Читать книгу "Настя как ненастье - Ольга Горышина"

Приступы гнева у Моники заканчивались быстро и всегда тихим плачем. В такие моменты Иннокентий уходил либо на кухню, либо за дверь. До другого раза, когда Моника снова будет воплощением позитива.

— У нас какой-то праздник, а я, старая склеротичка, забыла? — спросила Моника, открыв любовнику дверь.

— Извини за испорченное воскресенье, — просто сказал Иннокентий, вручая букет. — Я действительно хотел отвезти тебя на залив. Давай в следующее воскресенье махнем в Выборг?

— Давай ничего не планировать. Нет ничего хуже обломанных надежд. Иди руки мой и за стол.

Простота отношений радовала и одновременно пугала Иннокентия. С одной стороны, не надо напрягаться с ухаживанием. С другой стороны, случались моменты, когда он жалел, что в Монике нет тайны, что она обходится без кокетливых взглядов, вздохов, недосказанности… Не так, чтобы он остро нуждался в них, но граница между мамой и любовницей с Моникой была очень зыбкой.

Она не встречала его при параде. Он часто видел ее без косметики и в растянутой футболке — а всего-то прошло каких-то три года с их первой деловой встречи. Деловой с ее стороны, а он просто поехал забрать игрушки, которые Лида заказала из нового магазина. Склад оказался в жилой квартире, хозяйкой оказалась она — одинокая красивая женщина.

О том, что хозяйка одинока, Иннокентий узнал в свой второй приезд. Вынужденный. Моника ошиблась с комплектовкой заказа — уверяла потом, что совершенно случайно. Клиент заставил ее открыть при нем коробку, чтобы не возвращаться еще раз. И в этот момент позвонила мать и рассказала, что Никита вернулся в семью.

Иннокентий орал в трубку, как ненормальный, а потом выдал незнакомой женщине все, что думает про свою сестру и её муженька. Потом плавно перешёл на их с отцом аварию. Лицо у него тогда горело ещё свежими шрамами. И так, слово за слово, Иннокентий не заметил, как посвятил Монику во все свои проблемы. А у неё он только спросил про настоящее имя, уверенный, что Моника — всего лишь ник на сайте.

Тогда он очень нервничал, его трясло, глаза были на мокром месте… При выписке врачи советовали обратиться за помощью к психологу, но он тянул и вот так, случайно, нашёл себе другую терапию… Моника сказала, что таким ему за руль садиться нельзя. Он не возражал и согласился на чай.

Время было позднее. Можно было и поужинать. Он не отказался ни от чего. Только спросил, не будут ли у нее из-за него проблемы? Она так мило улыбнулась, что могла больше ничего не говорить. В постель она уложила его все так же молча. Просто подошла сзади, когда он ополаскивал тарелки от «фейри», и обняла. А он не был готов ни морально, ни физически к подобному продолжению вечера.

До аварии он не заводил постоянных девушек. Он жил между двух огней: отцом и дядей, у которых были диаметрально разные взгляды на женщин. Для одного они были святыми, для другого — шваль, которым нужны лишь деньги, и незрелый мозг племянника, подстегнутый гормонами, потянулся к дяде, который и начал скидывать ему девок на месяц, на два, не разрешая держать их при себе дольше, чтобы ненароком не привыкнуть.

И в итоге Иннокентий отдалился от отца из-за вечного осуждения с его стороны, а после аварии и своего отсутствия на похоронах вина за непослушание навалилась на сына всей мощью. Он и пошел к сестре, считая, что лишь она, такая же непослушная, поймет его боль. Он бегал по ее поручениям: то за памперсами, то за детским питанием, а вот сейчас приехал за игрушками и одеждой. Но никак не за женщиной.

Моника не слушала его слабые протесты, да и те быстро закончились, когда он остался без джемпера. Его голод, казалось, не шёл ни в какое сравнение с ее жаждой. Холодная постель прогрелась мгновенно и не остывала до самого утра.

— Сегодня все можно, — уверяла и успокаивала она парня.

Что там! Им бы все равно не хватило даже полной пачки. И сигарет тоже. Он давно столько не курил. В больнице почти бросил, а тут не удержался — взял даже женские, тонкие, с ментолом…

— Ты всегда так много куришь? — спросил он, освобождая пепельницу от окурков.

В комнате стоял туман и смрад от табака и запаха разгоряченных тел.

— Нет, только сегодня, — ответила незапланированная любовница, даже не подумав натянуть одеяло на голую полную грудь.

Он хотел спросить и про другое, но постеснялся. А потом ответ пришёл сам собой — Моника попросила его прийти ещё раз, уверяя, что ей от него ничего не надо. Кроме… Да, этого у них всегда было много. Но ведь это не всё в их отношениях? Ведь не всё? Он спрашивал себя об этом каждый раз, когда уходил из её квартиры, и не находил в душе ответа, в правдивости которого не усомнился бы.

Не всё, были ещё вкусные ужины.

— Опять поругались?

И вопросы, на которые Иннокентию не хотелось отвечать. И он не стал ничего говорить. Молча собрал посуду и отнес в раковину. Наверное, это их любовный ритуал: он моет чашки и тарелки, а она в этот момент покрывает его спину лёгкими поцелуями. А потом он вытирает о полотенце руки, поднимает их вверх, точно сдаётся в любовный плен, медленно поворачивается и остаётся тут же голым по пояс. Теперь его очередь раздевать её, но не в кухне. Он берет её за руку, но ведёт она — это её квартира, она тут хозяйка и просто разрешила ему малость похозяйничать в своей постели.

Но сегодня всё пошло не так. Моника осталась у окна, чуть приоткрытого — как раз, чтобы уходил дым от сигарет с ментолом.

— Лида дура, абсолютная дура, — не удержался Иннокентий, хотя не собирался говорить про ссору с сестрой.

Он прислонился к мокрому краю раковины, не заботясь о сухости джинсов, и рассказал про спектакль и Мышку, опустив лишь ту часть информации, которая касалась Насти лично и его утренней встречи с ней.

— Просто он ребёнок. Непосредственный. Вот и просит то, что хочется в данный момент, — выдохнула Моника последнюю затяжку и затушила сигарету о блюдце. — Добрый ребёнок. Он просил сказку, разве это плохо? Ему ж четыре года! Какая потом сказка… Потом начнется суровая школьная жизнь с домашками и двойками. И он же не мороженое у тебя клянчил, он просил купить сыр. И не для себя, а для маленькой несчастной мышки. Ты какой-то прямо злой дядя… Подстать мамаше. Ну, правда, котик, ну нашел из-за чего ругаться… Ну снял ты ему бабу, и что? Он счастлив, ты хороший дядя…

— Тебе смешно!

Моника действительно улыбалась.

— Господи! Ну что мне плакать из-за твоей сестры теперь?! Хватит… И вообще я её жуть как люблю. Если бы не она, ты бы ушёл и у меня никогда бы не было моего славного котика.

— Я попугай, а не кот! — огрызнулся вдруг Иннокентий на привычное обращение.

Моника улыбнулась ещё шире.

— Точно, точно. Попка-Дурак, заладил одно и то же. Отпусти сестру. Дай ей спокойно жить. Она взрослая баба и знает, что ей надо…

— Нет, не знает! — Иннокентий схватил табурет и подсел к Монике. — Этот Никита кретин, мразь, подонок…