Читать книгу "Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский"

- А это был точно он? Вы не могли ошибиться?

Но я даже не ответил на этот жалкий вопрос, только усмехнулся. Тогда он снова так же осторожно поднял ложечку и положил в чашку, но только она звякнула, как он с отвращением отбросил ее на стол.

- Черт знает, что делают эти идиоты! - сказал он искренне и сильно. И к чему? Кого они, дураки, дразнят? Народ, что ли? Так народ дразнить нельзя! Милость, конечно, милостью, без нее не обойдешься, но... И, говорите, совершенно здоров?

Как яблочко румян.

... И весел бесконечно...

продекламировал я. - И говорит, что его выпустили для общественного спокойствия. Но вот вам, я вижу, от этого не спокойнее, мне тоже. Так кто ж такие эти судьи милосердные? Вы думали об этом?

- Болваны они, - сердито отрезал старик, - болваны, вот и все, о чем тут еще думать?!

- Ах, шеф, но и болванам так же не хочется умирать, как и нам с вами, - улыбнулся я. - И трусы хотят войны не больше, чем храбрые. Значит, дело не в этом.

- Ну, а в чем же? - безнадежно вздохнул Ланэ и вдруг вскочил с места. - Ганс, вот вы опять вдаетесь в высокие материи. Да ну их ко всем чертям! Поверьте, что появление этого негодяя мне так же неприятно, как вам, но только не ищите, пожалуйста, за ним, как теперь любят выражаться, силы войны и тайных происков.

- Почему же тайных? - спросил я. - Как же тайных, когда...

- Когда мы ежедневно читаем газеты и сами даже издаем одну, самую крикливую,- улыбнулся Ланэ. - Ганс, милый друг, юный сын моего старейшего друга, если взять и выписать на бумажку имена всех тех почтеннейших людей, кого ежедневно то одна, то другая газета называет поджигателями, то не останется ни одного мало-мальски порядочного человека, которого не следовало бы повесить, по крайней мере за шпионаж. Наш брат, конечно, свое дело делает - мы не даем людям успокоиться, - и это уж само по себе великое дело. Но, дорогой, пророков среди нас нет и не будет: ни один еще святой не работал репортером.

- А вы ведь однажды были самым настоящим пророком, дорогой шеф, сказал я.

Ланэ махнул рукой.

- Ну да, действительно, нашли пророка! Я старый грешник, дитя мое, он засмеялся. - Старый грешник, который давно не верит ни во что хорошее, а все-таки стремится к добру, а где оно и что оно, никто на свете толком не знает. Тот подлый змий все-таки не солгал Еве, когда говорил, что только одному Господу Богу известно полностью, что хорошо, а что плохо.

Он совершенно успокоился, взял чашку, стал пить маленькими, аккуратными глотками. Под старость он говорил так же, как и писал, длинно, многословно и возвышенно. (Впрочем, замечу в скобках: все мы, когда нам нечего сказать, начинаем с Адама и Евы, с бесконечной сказки про добро и зло.)

- И все-таки вы однажды были самым настоящим пророком, - повторил я упорно. - Это было в самом начале оккупации. В столовой тогда сидели вы и Ганка и речь шла о первых повешенных. И вот когда отец стал долго, красиво и возвышенно, - а вы ведь знаете, он умел говорить красиво, - рассуждать о новых антропоидах, дерзнувших, - слышите, как пышно: "дерзнувших"! поднять руку на человека, помните, что вы тогда ему ответили?

Ланэ подумал и сказал:

- Представьте себе - нет, не помню. Но, наверное, что-то такое, что на много лет запало вам в память.

- Даже на всю жизнь. Вы сказали отцу примерно: "Профессор, пора бросить разговаривать и клеймить презрением. Слова словами, все это очень красиво и правильно, но вот если откроется дверь и в столовую войдет самый настоящий питекантроп и потребует у вас свой череп, который хранится у вас в сейфе, что вы тогда будете делать?"

Ланэ молча смотрел на меня, и на лице его я прочел сразу несколько разнородных чувств: тут были и неясный страх перед воспоминанием, и умиление перед временем, когда он был моложе на пятнадцать лет, и озабоченность, и колебания. И вдруг он вскочил с места.

- Да, Ганс, я все вспомнил, но то, что последовало тогда за моими словами, эта была чистая случайность! - воскликнул он, очевидно, действительно сразу вспомнив все.

- И дальше вы сказали, - методически продолжал я: - "И вот обезьяна приходит за своим черепом, а три интеллигента сидят и ведут идиотский разговор о Шиллере и Гёте, - так черт бы подрал, - так сказали вы, - эту дряблую интеллигентскую душонку с ее малокровной кожицей!" Но, к сожалению, ни один из интеллигентов, сидящих в зале, вас тогда не послушал, и вы знаете, чем это кончилось. И вот я весь последний год думаю: да полно, стоит ли тот мир, который мы создаем с вами, хотя бы наших покойников?

Пока я говорил это, Ланэ сидел, качал в такт моей речи головой, и глаза его были тихи и спокойны. Только при словах "мир, который мы создаем" он чуть поморщился, но возмутиться у него уж не хватило ни сил, ни желания.

- Вы думаете все-таки, что вы говорите, Ганс? - сказал он вяло и ворчливо. - "Мир, который мы создаем". Но ведь это тот самый мир, в котором живете и вы, судья праведный, не забывайте же об этом, пожалуйста.

- Живу вместе с Гарднером! - напомнил я ему. - С палачом моего отца, ныне чудесно избавленным от темницы. Ныне он продолжает то дело, за которое пятнадцать лет тому назад он убил моего отца! Как же так? Почему? Ведь он не переменился, он сам мне сказал об этом. Значит, не только он стал нам нужен, но и мы стали для него подходящими партнерами. Но тогда чей же мир мы строим? Кому он нужен? Кто в нем будет жить?

Ланэ молчал.

- Нет, шеф, говорю серьезно, или я сошел с ума, сидя на этих невероятных убийствах, или мир взбесился? Третьего не дано.

Он мне вдруг сказал очень просто и искренне:

- "Если это сумасшествие, Ганс, то в нем есть система". Так, вероятнее всего, словами Шекспира ответил бы вам ваш батюшка, если бы он слышал наш разговор. Вы правы, ваш отец всегда любил выражаться красиво.

- И это его погубило, - грустно улыбнулся я. - Когда я буду писать воспоминания о последнем годе его жизни, я так и начну: "Отец мой любил говорить красиво". - Я помолчал и посмотрел на моего шефа. - Можно мне будет посвятить их вам?

Он вдруг спросил:

- Ганс, можете вы мне поклясться, что в вашем вопросе сейчас не прозвучала угроза? Считаете ли вы, что вам есть чем мне грозить?

Я ответил ему просто и очень серьезно:

- Откровенно говоря, еще не знаю. Все зависит от того, как толковать некоторые правовые понятия. Вы смолодушничали тогда перед Гарднером, это так. Но, прежде всего, что такое малодушие, какова юридическая природа его? Если оно право необходимой обороны, то скажу под присягой, в те годы вы его не превысили - речь действительно шла о вашей жизни. Но вот второй вопрос, и существеннейший: не превысили ли вы его сейчас, зарезая мою статью про живого Гарднера? Тут вопрос о вашей жизни не стоит, вы - редактор, а он только преступник.

Он вскочил с места, как заводной.