Читать книгу "Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова"

Вскоре Иван Иванович был переведен, по прошению отца, в наше Яхонтово, где он прослужил двадцать пять лет и где похоронен. Это был человек необыкновенно любящий и весьма доброй души, жадности к деньгам не питал, за венчание брал с крестьян всего один рубль. Когда он обходил село с какими-нибудь требами, на похоронах или на крестинах, то никогда не упоминал о вознаграждении, брал, не глядя, что давали, и часто, идя по селу, ласкал ребятишек и раздавал им медные деньги, полученные с их отцов. Правда, попадья бранила его за это; но он не обращал внимания на ее брань. Видя его истинно христианскую доброту, отец много помогал ему, выстроил хорошенький домик, а по зимам брал всю его скотину и содержал ее бесплатно вместе со своею.

Иногда до моего отца доходили слухи о жестоком обращении с крестьянами или дворовыми кого-либо из помещиков его уезда; он тотчас являлся на место сам, расспрашивал о взаимных отношениях крестьян с владельцами, внимательно выслушивал большею частью неосновательные жалобы помещиков. Если дело касалось кого-либо из дворовых, то он убеждал помещика дать отпускную, говоря, что душевное спокойствие дороже какого-нибудь неприятного лица из дворовых, и нередко успевал убедить своего собеседника, а иногда, по пословице «куй железо, пока горячо», заручившись согласием владельца, вынимал из кармана гербовый лист и приказывал своему протоколисту написать отпускную, которая тут же и подписывалась помещиком. Когда же дело касалось крестьян, он выслушивал обе стороны внимательно и порознь и, оставшись наедине е помещиком, убеждал его отменить жестокости и несправедливости, угрожая в противном случае взять имение в опеку, что иногда и случалось.

Много хлопот и огорчений наделало отцу село Яковлещено; оно принадлежало малолетним, по смерти их матери, и управлялось мужем покойницы. Как ни убеждал отец крестьян не бунтовать, обещая назначить другого опекуна, они его не послушали.

«Не хотим принадлежать его детям, – говорили они, – дети растут у него, такие же будут. Пусть возьмут годных в солдаты, остальных пусть сошлют в Сибирь!» Для усмирения бунта была прислана военная команда; два человека умерли в больнице от последствий наказания.

Александр Алексеевич Панчулидзев, бывший двадцать или двадцать пять лет губернатором в Пензенской губернии, ненавидел отца за независимый характер, за свободный образ мыслей и считал его человеком «беспокойным». Исполняя свой долг, отец невольно постоянно мешал губернатору. Однажды, в голодный год, Панчулидзев созвал в Пензу всех уездных предводителей, чтобы убедить их не просить у правительства никакого вспомоществования. Чуть только собрание открылось, несколько предводителей изъявили тотчас на это свое согласие, но когда очередь дошла до моего отца, то он изобразил весьма основательно бедственное положение народа и прибавил, что будет просить помощи у правительства.

– Но правительство не в состоянии оказать большую помощь, – запальчиво возразил губернатор.

– Удрученное население будет довольно и немногим; самое ничтожное пособие покажет участие правительства в отношении несчастных, внесет успокоение в души крестьян, измученных всякими лишениями и голодом, этим худшим из всех бедствий, – отвечал отец.

Вслед за этими словами и остальные предводители стали требовать пособия для своих уездов. Таким образом, вмешательством «беспокойного» Алексея Алексеевича Тучкова был разрушен план губернатора получить крест за умение обойтись без пособия от правительства в столь критическую минуту.

Иногда помещикам удавалось склонить губернатора на свою сторону – в тех случаях, когда он вовсе не знал сущности дела, но, будучи дворянином, считал своим долгом всегда стоять за помещиков. Панчулидзев удивлялся взглядам отца и никогда не мог его вполне понять; между ними возникало немало ссор и неприятностей. Как-то отец, выведенный из терпения, сказал ему: «Вы мне вовсе не начальник, я непосредственно подчинен министру внутренних дел».

Однажды, по настоятельной просьбе помещицы Тре… вой, губернатор послал чиновника особых поручений вместе с уездным исправником произвести у нее следствие без ведома моего отца; однако крестьяне тотчас дали ему знать об этом, и он немедленно отправился в дом госпожи Тре…вой.

– Господа, – сказал входя отец, – вы забыли, кажется, меня предупредить, ведь я здесь хозяин, это мой уезд.

Чиновники отвечали сконфуженно, что им не было приказано приглашать его на следствие.

– О чем же вы производите следствие? – спросил отец.

В ответ на эти слова чиновники объяснили ему сущность жалобы госпожи Тре…вой на шестнадцатилетнюю девушку, которая будто бы отравила ее.

Обвиняемая стояла испуганная, заплаканная и босая, а дело было зимою.

– Господа, – заявил отец, – прикажите обуть и одеть подсудимую, как следует зимою, иначе я, по закону, не имею права ее допрашивать.

Тре…ва побледнела.

– Да ведь это за ее вину… – начала было она.

– Сударыня, – возразил отец, – коль уж вы пригласили нас разбирать это дело, то должны подчиниться требованию закона. Как вижу, – продолжал он, – госпожа Тре…ва здорова.

– Меня рвало тогда тотчас после обеда, – заявила Тре…ва.

– Это не есть еще доказательство отравления. Где же рвота? Только химический анализ может доказать, было ли это отравление или просто желудочное расстройство, – сказал мой отец.

Разумеется, рвота не была сохранена, и, благодаря присутствию отца, следствие кончилось ничем. Уезжая, он убеждал помещицу избавиться от подозреваемой девушки, дав ей отпускную, – не помню, однако, успел ли он в этом.

Много замечательных фактов слышала я от отца; между прочим, он рассказывал о молодом Шишкове, который воспитывался в доме у моего деда; должно быть, в то время многие считали безопаснее для юношей воспитание в Москве, нежели в Петербурге. Дед Шишкова некогда занимал важный пост министра народного просвещения. В числе портретов, писанных тетушкою Марьей Алексеевной, я помню прекрасный портрет молодого Шишкова. Совсем еще юноша, блондин, он имел мелкие и живые черты лица и быстрый взгляд. Он написал стихотворение, в котором высказал весьма свободные мысли; об этом узнали, он был арестован и отвезен в Петербург. Император Николай Павлович приказал привезти его во дворец и спросил, указывая на это стихотворение:

– Это ты писал?

– Я, ваше величество, – живо отвечал Шишков.

– Читай, – сказал государь.

Молодой человек прочел свое сочинение с одушевлением. Государь рассердился и приказал заключить его в дом умалишенных; однако, из уважения к деду, служившему при дворе, неосторожного юношу вскоре выпустили. Это было, должно быть, самое тяжелое наказание, какое может постигнуть человека; в молодости я знавала старинную знакомую Тучковых, госпожу Перваго (незаконную дочь Стрешнева-Глебова), которая была подвергнута подобному же наказанию за какие-то неосторожные речи. По ее словам, трудно себе представить, какое влияние оказывает на здорового человека общество психически больных; и действительно, в ней осталось что-то странное на всю жизнь.