Читать книгу "Пташка - Уильям Уортон"

Я показываю Пташке, под каким углом нужно встать, чтобы огромная статуя Билли Пена с крыши здания городского совета выглядела так, будто у того сильно встало. На той площади с голубями мы веселимся вовсю: каждый раз, когда мимо проходят дамы, мы начинаем показывать на Билли Пена, и они смотрят туда же и видят, какой у старины Билли здоровый член.

Однажды мы решаем поехать на велосипедах через мост в Нью-Джерси. Переправляемся на ту сторону и околачиваемся в окрестностях Кэмдена. Не прокатавшись и дня, мы уже собираемся вернуться обратно, как видим вдруг дорожный знак, указывающий направление на Атлантик-сити.

У нас при себе все наше состояние, те деньги, которые мы нажили, продавая голубей: двадцать три доллара. Обычно мы держим их в том дупле, где хранили веревочную лестницу, но на этот раз прихватили с собой.

Мы договариваемся вместе отправиться в Атлантик-сити по тихим второстепенным дорогам. Приняв такое решение, мы начинаем обращать внимание на полицейских. И хотим завалиться спать до того, как стемнеет.

В ту ночь мы спим в поле, где растут помидоры. Стоит лето, а ночь все-таки холодная. Мы съедаем помидоров по десять каждый, да еще добавляем немного хлеба и колы, купленных в магазине в Кэмдене. Проснувшись утром, мы чувствуем, что замерзли. Я начинаю подумывать о том, чтобы вернуться домой. Пташка хочет отправиться дальше, к океану: он никогда его не видел. Его предки беднее моих, и у них нет машины. Мой папаша Витторио и так спустит три шкуры за то, что меня всю ночь не было дома, так что какого черта? Что он еще может со мной сделать? Отец может лишь вздуть еще разок, но не убьет же он меня, в самом деле.

Во второй половине дня мы добираемся до Атлантик-сити. Пташка едва не сходит с ума при виде океана. Ему в нем нравится все. Нравится звук его прибоя, нравится его запах, нравятся морские чайки. Он бегает взад вперед по пляжу у самой кромки воды, взмахивая руками, словно крыльями. К счастью, уже конец дня, и мало кто может его увидеть.

Затем Пташка поворачивает и бежит в воду, машет руками, будто летит, и прыгает в волны. И все это не снимая одежды. Конечно, первая же волна поддает ему под зад. Откатываясь, она тащит его в открытое море. Мне начинает казаться, что он утонет, но вот он встает на ноги, совершенно мокрый, смеется как сумасшедший и падает на спину в буруны как раз в тот момент, когда на него сзади обрушивается очередной вал. Любой другой на его месте не выжил бы. А он качается на волнах, бросается в них, резвится вовсю. Проходящие мимо девчонки останавливаются, смотрят на него и смеются. Птаха не обращает внимания.

Выйдя на берег, он плюхается на песок и начинает по нему кататься. Катается и катается, пока не скатывается опять в воду и не оказывается погребен под белой пеной прибоя. Он продолжает перекатываться с боку на бок, с живота на спину, прибой волохает его, как бревно или как утопленника. В конце концов мне приходится выволакивать его на песок. Боже мой, уже так поздно, а его одежда промокла насквозь.

А Пташке хоть бы хны. Тогда мы едем на велосипедах через пляж, по дощатому настилу для прогулок, прямо к Стальному пирсу. Мы здорово там проводим время, покупаем столько хот-догов, сколько просит душа, и катаемся на всех аттракционах, которые у них есть. На ужин мы покупаем двухфунтовую коробку «морских» ирисок и направляемся в отдаленную часть пляжа, где нас никто не потревожит. Находим подходящее местечко с теплым песком и зарываемся в него.

Я рассказываю Пташке о том, как его мать отравила сизарей. Он расстроен, и мы решаем не возвращаться домой и не писать, где находимся. Черт побери, моя старуха вечно жалуется, что я много ем, так что теперь у нее будет возможность сэкономить, раз ей не придется меня кормить. К тому же меня достало, что мой старик вечно наскакивает на меня. Пташка заявляет, что, если не считать падения с газгольдера, купание в океане, пожалуй, ближе всего к полету. Говорит, что собирается научиться плавать. Никто никогда не учился плавать так, как это делает Пташка. Ему не хочется плавать по поверхности, как обычным людям. Он зарывается в волны и устраивает то, что называет «полетом в воде». Он задерживает дыхание так долго, что можно подумать, будто он утонул, а затем выныривает в каком-нибудь месте, где ты меньше всего ожидаешь его увидеть, подобно дельфину или еще какому морскому животному. Как раз тогда он и затевает эту дурацкую штуку – учиться не дышать как можно дольше.

В воде я был свободен. Сделав легкое движение, мог взмывать вверх и без особых усилий двигаться в любом направлении. Но по сравнению с настоящим полетом это происходило медленнее, вода больше сковывала движения, и было не так много света. И это не могло длиться долго. Как бы я ни старался, это не могло продолжаться более пяти минут.

Мы покинули воду. Воздух – вот естественное место для обитания человека. Даже если нам приходится волочить ноги по дну воздушного океана, мы живем в нем. Мы не можем вернуться. Теперь наступил век млекопитающих и птиц.

В мире сто миллиардов птиц, по пятьдесят на каждого живущего в нем человека, и никто, похоже, не замечает этого. Мы живем в липком иле на дне безмерности, и никто не возражает. И что должны думать птицы, взирая на то, как мы пресмыкаемся в иле, из необъятности своей среды обитания?

Мы решаем двинуться дальше по побережью, к Уайлдвуду. Обычно моя семья ездит туда каждое лето. Атлантик-сити крупнее, но Уайлдвуд – более открытое, более естественное место.

Мы катим вдоль дороги на наших велосипедах. По-прежнему поглядываем, нет ли полицейских. Какое потрясающее чувство свободы: тебе не надо возвращаться ни в какой дом, никто не ждет, когда ты придешь поесть, и ничего не надо делать, знай крути педали и любуйся пейзажами. Я и не догадывался раньше, насколько связан был всем на свете по рукам и ногам.

По дороге мы решаем, что будем спать по ночам на пляжах, а дни проводить там же, греясь на солнце, а все, что нам нужно, стянем в крупных магазинах. Кроме того, на задворках каждого ресторана есть множество баков с отходами, где мы всегда сможем найти любую пищу, какую захотим. Мы купим пару старых одеял в Армии спасения и котелок, в котором станем готовить еду под прибрежной террасой, где прогуливаются отдыхающие.

И все получается именно так. Лучше и не придумаешь. Единственное, на что мы тратим деньги после покупки одеял и котелка, – это вечернее катание на аттракционах и морские ириски. Мы явно попадаем от этих ирисок в наркотическую зависимость. Обоим нам больше всего нравятся те, которые с красными или черными полосками и ярко выраженным вкусом.

С копами у нас проблем нет. Сюда приезжает в отпуск масса народу, и пара странных ребятишек почти никого не удивляет. Ночи мы проводим в одном и том же укромном гнездышке – там, где помост террасы возвышается над песком всего фута на три, так что в него можно лишь заползти. А днем мы прячем здесь наш котелок.

Пташка с ума сошел со своим купанием. Даже когда он не плавает, он все равно весь день учится задерживать дыхание. Я, например, могу сидеть и разговаривать с ним и вдруг замечаю, как его глаза становятся выпученными, а потом он выдыхает и говорит: «Две минуты сорок пять секунд». Иногда он просит считать меня. Причем хочет, чтобы я это делал так: «Миссисипи один, Миссисипи два…» и так далее, настоящий дурдом. Весь день он проводит, «летая» в воде, лишь изредка выныривая, чтобы глубоко вдохнуть. Он записался в местную библиотеку и читает запоем книжки про китов, дельфинов и морских коров. Он становится маньяком. Когда Пташке вот так что-нибудь втемяшится, то тут уже ничего не поделаешь.