Читать книгу "Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград - Борис Батыршин"

– Жуть… – прошептал Леонид. – Слушай, может, пошли к координатору, пусть он нам тоже автоматы даст? А то зверькам с таким громким голосом наши пистолетики будут вроде трубочек с жеваной бумагой…

– Есть такая тварюшка – лягушка-бык, – подумав, ответил Валерьян. – Здоровая такая, раза в два больше жабы. И звуки издает такие громкие, что не отличишь от мычания буйвола. Я сам не слышал, но читал, что когда такие лягушко-быки устраивают хор, то кажется, будто на тебя прет целое стадо.

– Ты и правда веришь, что это местные лягушки? – осведомился Крапивко. Пистолет он не убрал. Руки, правда, больше не дрожали, но Леонид все равно нервно озирался по сторонам.

Народ повылезал из палаток – разумеется, те, кто успел их поставить, – и неуверенно сползался к интернату. Пробежал Голубев, за ним трое Котят с автоматами. Последний из этой группы на бегу ковырялся в какой-то круглой кастрюле. Вдруг яркой вспышкой ударило по глазам: из кастрюли, оказавшейся переносным прожектором, вырвался ослепительный столб света и тут же погас. По зрителям прошел ропот; ослепленный Котенок помотал головой, прозрел и резво взбежал на гребень дюны. Белый луч возник снова, мигнул и скользнул в сторону леса.

– «Когда сайва спросит – надо успеть ответить…» – медленно процитировал Валерьян. – Вот, значит, какие тут визги на лужайке…

* * *

Ночь была угольно-темной, и тем резче выделялся на небе не по-земному яркий Млечный Путь. На небо вообще не хотелось смотреть – чужой рисунок созвездий и, главное, две луны, неспешно катившиеся к горизонту, навязчиво напоминали о том, где они, собственно, находятся.

Лена поежилась и покрепче закуталась в куртку Стаса. Да, здесь тоже март. Как и у нас. Только не в Москве, а, скажем, в Сочи или в Феодосии. Но все равно холодновато – то-то народ к кострам жмется… Впрочем, нет, не потому. У костров их собирает что-то другое: с одной стороны, новизна походной жизни, столь привлекательная для городской ребятни и студиозусов, а с другой – древний инстинкт, повелевающий искать места у огня, когда трудно, мутно на душе, когда не знаешь, что будет дальше…

Стась молча шел за Простевой. За спиной его не утихал бубнеж: Баграт уже четверть часа препирался с Маркеловым. Стась не прислушивался – надоело, устал. Хотелось уйти в тень, пропустить друзей-приятелей мимо и подсесть к одному из костров, к подросткам. Да хоть к тому, от которого раздается знакомая мелодия на гитаре. Суета, вызванная концертом местной живности, постепенно улеглась, и народ предсказуемо разбирается на кучки вокруг костров. Возле ближайшего, где побренькивали струны, блеснул оружейный металл.

– Голубевские Котята, – уловил ее мысли Стась. – «Бодрствующая смена». Андрюха носится, проверяет караулы, а эти – в резерве…

Подошли поближе (Баграт с собеседником не умолкая проследовали мимо) и пристроились за спинами, напротив гитариста. По обе стороны от огня в песок были воткнуты узловатые, корявые, черные ветки местного кустарника; его густые заросли начинались сразу за складами. Над костром висел чайник и круглый, закопченный котелок. Крышка его, неожиданно блестящая, чистая, валялась на песке рядом.

«Уже успели закоптить, – подумалось Стаею. – А ведь наверняка только сегодня со склада получили…»

Паренек справа уставился в огонь, нянча на коленях полуразобранный АК. У ног, на песке, на аккуратно разложенной тряпице лежали масленка и ершик, рядом из высокой круглой коробки с нарисованными на синем боку засахаренными лимонными дольками торчал блестящий затвор с длинным стержнем газового поршня. Оранжевые отблески костра играли на полированной стали. Видно было, что пацан собрался чистить оружие, да отвлекся, заслушался.

– Хорошо им, – шепнул Стась Лене. – Почистил ствол – и никаких проблем с Переносом, знай слушай да чаек прихлебывай. Не то что мы, грешные…

– Ну да, – тоже шепотом отозвалась Лена. – «Каждый раз, как только тебя скрутит, садись и чисти автомат». Так, что ли?

– Так, – кивнул Стась. – Вообще, полезно, когда есть чем руки занять… и мозги. Проще жить, знаешь ли.

– Проще больше не будет, – покачала головой Простева. – Для них это пока что поход, забавное приключение. А назавтра взрослые наверняка что-нибудь придумают и вернут их к папам и мамам. И никто еще не понял, что взрослые ничего не придумают, и это все – навсегда.

«А мы-то сами это разве поняли?» – подумал Крайновский, но кивнул. Спорить с Леной не хотелось.

– Голубевским все-таки легче, – продолжала Лена. – Они не первый год вместе, ездят по походам и вообще привыкли друг за друга держаться. Книги Владислава Петровича, знаешь ли, к этому располагают…

Стась пожал плечами. В отличие от остальных казаковских друзей, он не был поклонником творчества Крапивина. Но тут с Леной трудно было не согласиться: в их ситуации книжное противопоставление «мира детей» «миру взрослых» могло, пожалуй, сыграть на руку.

Сидящий по ту сторону костра гитарист перестал играть, подкрутил колки и снова взял аккорд. Ему сразу стали подпевать. Стас припомнил: эту песню как-то пел Голубев, и Малян тогда еще едко о ней отзывался. Андрюха, помнится, здорово бесился, он не ладил с Багратом. Но здесь песня звучала… уместно, что ли?

Надежда, я вернусь тогда,Когда трубач отбой сыграет,Когда трубу к губам приблизитИ острый локоть отведет.Надежда, я останусь цел:Не для меня земля сырая,А для меня – твои тревогиИ добрый мир твоих забот.

«Не заигрались бы только, – подумал про себя Стась. – А то ведь у этих мальчиков автоматы вполне себе взрослые…»

У костра пели все громче. Из темноты подтягивались новые слушатели и вставали за спинами. Кое-кто уже подтягивал:

Но если целый век пройдет,И ты надеяться устанешь,Надежда, если надо мноюСмерть распахнет свои крыла,Ты прикажи, пускай тогдаТрубач израненный привстанет,Чтобы последняя гранатаМеня прикончить не смогла.

«…Удивительно. Ведь слова-то те же, что каждый из нас каких-то лет пять-семь назад пел на школьных линейках. Ну, может, не эти, может, похожие… только там это было тоскливой повинностью, надоедливой формальностью, и все мы ждали, когда это кончится и можно будет заняться чем-то действительно важным: скажем, списать задачку на урок математики, поиграть в школьном вестибюле в "конный бой", а то и вовсе сорваться с уроков в кино… А потом, уже в институте, мы хихикали, когда застроенные институтской самодеятельностью сокурсники выводили со сцены официозные баллады о БАМе или Малой земле…

Что же здесь – иначе? Что произошло в мозгах этих подростков, вполне циничных, как это принято в 86-м, не самом романтическом году? Или дело в особом таланте Окуджавы, что заставляет верить самым истертым словам?»

А стоящие за спинами Котят ребята и девчонки теснее сомкнули круг. Стась не заметил, как на плечи ему легли чьи-то ладони – весь круг сплелся руками. Вон и Лена, всегда резко пресекавшая попытки притронуться к ней – пусть в шутку, случайно, – тоже положила руки на плечи щуплому долговязому студенту и девице лет семнадцати и тоже подпевает…