Читать книгу "Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе - Эрнест Уильям Хорнунг"

«Надеюсь, что нет, – отвечал я, порядком краснея, – могу вас уверить, но, право, не особенно приятно пригвоздить кого-нибудь пулей».

«Да что вы? – невозмутимо произнес Эубэнк. – Я со своей стороны не знаю лучшего удовольствия. Впрочем, ваша пуля ведь и не пригвоздила».

«Желал бы, чтоб было иначе!» – воскликнул я с некоторой находчивостью.

«Аминь», – произнес он.

И я осушил свой стакан. В сущности, я не знал, находился ли мой раненый грабитель банка в тюрьме или на том свете, или на свободе.

Но, когда с меня уже таких разговоров было более чем достаточно, Эубэнк снова вернулся к оставленной теме. Он сознавался, что штат служащих действительно невелик, но, со своей стороны, у него лежит заряженный револьвер под подушкой всю ночь, а под конторкой весь день, стало быть, он ждет только случая.

«Как под конторкой?» – довольно глупо спросил я Эубэнка.

«Да, ведь и у вас тоже?»

Эубэнк с удивлением глядел на меня, и что-то подсказало мне, что произнести теперь: «О, разумеется, я забыл!» было бы для меня роковой ошибкой, если принять во внимание, какие подвиги за мной предполагались. А потому я поглядел на свой кончик носа и потряс головой.

«Однако в газетах пишут, что это так!» – воскликнул управляющий.

«Не под конторкой», – возразил я.

«Но это обычное для этого место».

Тут, Банни, я почувствовал себя выбитым из позиции, хотя, полагаю, я выглядел еще величественнее, чем прежде, и думается, я оправдал такой вид.

«Обычное место! – произнес я наконец самым оскорбительным тоном для своего подчиненного. – Да, это обычное место и привело бы нас всех к гибели. Дорогой мой, неужели вы думаете, что грабитель банка позволит вам достать пистолет из того места, где, как ему известно, оно спрятано? Мой револьвер лежал у меня в кармане, и я имел лишний шанс, отходя, как бы против желания, от конторки».

Эубэнк поглядел на меня с минуту, вытаращив глаза и сморщив лоб, затем кулак его грузно ударился об стол.

«Вот это ловко, ей Богу! Однако, – прибавил он, с видом человека, не желающего сдаваться, – газеты говорили иное, вы знаете?»

«Само собой, – подхватил я, – ведь они говорили то, что я им рассказывал. Вы же не потребуете, чтобы я уведомлял их о нарушении мной банковских обычаев, не правда ли?»

Тогда последнее облачко рассеялось, но, клянусь Богом, это было облачко с золотыми краями, не с серебряными, а из доброго австралийского золота. Старый Эубэнк не вполне еще оценил меня до этой минуты: он был заскорузлый человек, гораздо старше меня, и я прекрасно чувствовал, что он считает меня слишком юным для занимаемого мной поста, а мою предполагаемую хитрость – раздутой. Но никогда не видел я человека, боле круто меняющего свое отношение. Он вытащил свою лучшую водку, заставил меня бросить сигару, которую я курил, и раскрыл свежий ящик. Он был лихим собутыльником, с огненными усами и с уморительнейшим на свете лицом (немного напоминал Тома Эммета). С этого момента я стал накачивать его водкой, но он мог десять раз перепить меня и спровадить под стол.

«Ничего, – подумал я, – ты ляжешь в постель трезвым, но ты засопишь сейчас же, как бочка». А половину того, что он наливал мне, я выплескивал за окно, когда Эубенк отворачивался.

Все-таки он был добрый малый, этот Эубэнк, и не думаю, чтобы он совсем не мог размякнуть. Я уже назвал его лихим товарищем, хотелось бы мне только, чтоб он был еще добрее. Он же становился все более и более остроумным с течением вечера, и мне не стоило большого труда уговорить его показать мне весь банк, хотя, в сущности, был неподобающий час для такого путешествия. Возвращаясь обратно, он не забыл захватить с собой револьвер. Не давая ему заснуть еще минут двадцать, я знал уже все мелочи, касающиеся нужных мне вопросов, прежде чем пожал руку Эубэнку в своей комнате.

Ты не угадаешь, что я сделал тотчас вслед за тем: я разделся и лег в постель. Постоянное напряжение, испытываемое при олицетворении даже наиболее продуманного образа, тяжелее всего, что я знаю. Насколько же это мучительно, когда олицетворение приходится выполнять экспромтом! Тут уж надо глядеть в оба. Каждое слово может тебя погубить, приходится все время жонглировать в полумраке. Я не рассказал тебе и половины скользких моментов, грозивших мне во время разговора, длившегося часами и приведшего нас под конец к опаснейшей близости. Ты можешь сам вообразить все это и представить затем, с каким наслаждением я растянулся на кровати, собираясь вновь с силами для крупного ночного подвига.

Счастье мне еще раз улыбнулось – недолго я пролежал, как услышал уже ставшего милым Эубэнка, храпевшего, как гармоника, и эта музыка не прекращалась ни на мгновение. Звуки были не менее громкими, когда я выскользнул из комнаты, заперев дверь за собою, не менее регулярными, когда я остановился, прислушиваясь к ним. В жизни своей я не слышал концерта, доставлявшего мне большее наслаждение. Старый приятель прохрапел, пока я выбрался из дома, и все еще храпел, когда я стоял, прислушиваясь, под его растворенным окном.

Зачем я вышел сначала из банка? А чтобы отвязать и оседлать клячу и спрятать ее в укромной роще. Чтобы иметь под рукой удобное средство к побегу, нужно всегда приготовить отступление, прежде чем взяться за работу. Я нередко сам изумлялся своей инстинктивной мудрости в принятии предосторожностей. Я сделал бессознательно то, что впоследствии стало одним из основных моих правил. Муки и терпение были вознаграждены. Мне удалось найти седло, не разбудив слугу, и не пришлось ловить лошадь на выгоне. Я вывел несчастную клячу и, вернувшись опять в стойло, набрал полную шляпу овса, который и оставил лошади в роще вместе со шляпой. Тут был еще пес, с которым приходилось считаться (наш худший враг, Банни), но я оказался достаточно ловок, чтобы тесно с ним подружиться в течение вечера. Он вертел все время хвостом, не только когда я спускался по лестнице, но даже когда я вновь появился у калитки.

В качестве так называемого нового директора я мог самым естественным образом выжать из бедного Эубэнка все сведения, касающиеся всякого рода банковских дел, в особенности за эти последние двадцать бесценных минут перед тем, как расстаться, и весьма естественно было с моей стороны спросить, где он оставляет или советует оставлять на ночь ключи. Я, разумеется, думал, что он берет их с собой, в свою спальню, но ничуть не бывало. У него была выдумка вдвое хитрее, в чем она состояла – неважно, но ни один посторонний человек не разыскал бы эти ключи за целый месяц.

Я, разумеется, нашел их в несколько секунд, а еще через несколько я был уже в самой запретной комнате. Я забыл сказать, что луна взошла в это время и бросала целые снопы света в помещение банка. Однако я все-таки захватил огарочек из своей комнаты и очутился в кассовой комнате, расположенной на несколько ступеней ниже конторы. Я без колебаний зажег огарок. Тут внизу не было ни одного окна, и хотя я не слышал больше храпения старого Эубэнка, однако, не имел ни малейшего основания тревожиться на этот счет. Я подумывал уже было запереться на время работы, но, слава Создателю, у железной двери не оказалось замочной скважины изнутри.