Читать книгу "Сыщики 45-го - Валерий Шарапов"

– Не знаю, – пожал плечами Конышев. – Автоматическая грамотность, рука сама ведет.

– Ага, рассказывай сказки, – проворчал Чумаков, выводя размашистую подпись перьевой ручкой. – Учительствовал много лет, все правила наизусть вызубрил… Держите, товарищ капитан. – Чумаков протянул изобилующий кляксами лист.

– Ужас, – покачал головой Алексей, – ты не в шифровальном отделе работал на Балтфлоте? Ладно, оставляй, разберусь с твоими рунами.

В комнату вошел еще один работник – в сером пиджаке поверх свитера, в выцветших армейских брюках. Он выглядел болезненно и как-то бесцветно. Буркнул что-то приветственное, положил на свой стол папку с бумагами и – запоздало обнаружил постороннего. Глухо кашлянул в кулак, потом помялся, подошел. Чувствительный нос Черкасова уловил запашок. Но глаза работника смотрели в одну точку, въедливо.

Алексей поднялся, протянул руку. Рукопожатие у сотрудника было сильным, но не сказать, что очень уверенным.

– Я правильно понял? – с натугой проговорил он.

– Думаю, да, – кивнул Алексей. – Капитан Черкасов, будем работать вместе.

– Старший лейтенант Дьяченко. Олег Дьяченко…

Он помялся и отправился за свой стол в противоположном конце зала. Сел и снова стал бросать подозрительные взгляды на нового человека. Этот парень не был добряком и имел проблемы со здоровьем – круги под глазами говорили не только о недосыпе.

– Товарища капитана прислали из Москвы, будет руководить отделом, – на всякий случай пояснил Конышев.

– Я уже понял, – скрипнул Дьяченко. – Тогда это вам на рассмотрение, товарищ капитан, – он толкнул лежащую на столе папку. – На Железнодорожном околотке сегодня ночью была попытка взлома. Там сейф. Грабители не знали, что он пустой. Выставили оконную раму, проникли внутрь, вскрыли железный ящик и стали лить горькие слезы. Прибежал сторож, грохнул им по задницам дробью – те кубарем в окно и поминай как звали. Сторож был снайпером на 1-м Белорусском, пока миной полноги не отхватило. Лиц нападавших не увидел, по манерам и репликам вроде бы блатные… Как утомили уже эти блатные, – скрипнул зубами Дьяченко. – В натуре бесят, везде они, скоро на шею сядут…

– Вязанием займись, – покосился на него Конышев. – Успокаивает.

Прыснул Чумаков.

– То есть все разрешилось благополучно? – предположил Алексей. – За исключением того, что преступники не пойманы?

– Ну, примерно, – пожал плечами Дьяченко. – Сторож уверяет, что у каждого в заднице теперь горсть дроби. Своими силами не выковыряют – придется обращаться к медикам. Я обзвонил больницы и медпункты, дал соответствующие указания. Будем ждать… На околотке ставят новое окно, подумывают, не завесить ли его решеткой.

– Все хотят добра, – вздохнул Конышев. – Так что пусть присматривают за своим добром. А чего угрюмый такой, Олежка? Снова с Евгенией своей поцапался? Заметь, она права: ты когда на себя в последний раз в зеркало смотрел? Подарки там дарил, от выпивки отказывался?

– Антоныч, давай без нотаций, – поморщился Дьяченко. – Уж как-нибудь разберусь со своей жизнью… Можно подумать, я от нее много требую…

«Не стоит много требовать от женщин, – подумал Алексей, – надо брать, что дают».

– Товарищ капитан, – сказал Дьяченко, – я могу, конечно, и ошибаться… Но вот смотрю я на вас и не могу отделаться от мысли, что мы с вами уже встречались…

– Плохая память, Олег, – улыбнулся Алексей. – В одной школе учились, самогонку втихушку от родителей пили, с пацанами из Нахаловки дрались. Из-за Катьки Селезневой однажды схлестнулись, помнишь? Она нам обоим понравилась, а потом разонравилась. Ты после школы в ремеслуху подался, а я в столичный регион решил съездить. Больше не виделись…

– Вот черт… – выдохнул Дьяченко. – А ведь верно, ты – Леха Черкасов, – он недоверчиво покрутил шеей. – А я сижу и гадаю, почему мне твоя физиономия такая знакомая… Прошу прощения, – он косо усмехнулся. – Вы теперь не Леха, а товарищ капитан, большой начальник и обращаться к вам следует на «вы» и шепотом…

– Еще разберемся, как ко мне обращаться, – пообещал Черкасов. – Время и жизнь покажут.

– Не понял, – моргнул Чумаков. – Так вы из местных, товарищ капитан? Ну, что ж, это скорее плюс, чем минус.

– Да без разницы, – подал голос Конышев. – Сколько вам сейчас – 34, 35? То есть вы лет шестнадцать тут не были. Дома, конечно, те же, только народ на девяносто процентов другой, понаехали тут…

– Я тоже не из местных, – бодро возвестил осанистый молодой человек, вторгаясь в помещение. Он выглядел, как из другого мира – опрятен, хорошо одет, с лучащимися глазами и щеточкой черных усов под носом. – Виноват, подслушивал. Лейтенант Станислав Вишневский, – представился он, принимая на пару секунд подобие стойки «смирно». – Из Питера я…

– Откуда? – нахмурился Алексей.

– Виноват, из Ленинграда, – Вишневский смущенно кашлянул, – просто раньше этот город назывался Санкт-Петербург, потом Петроград…

– Выражайся правильно, Стас. – Алексей протянул руку. – Почему глаза блестят? Где был?

– В общежитии льнозавода. Там у нас одни бабы живут…

– Пустили козла в огород, – подметил Дьяченко.

– Но дело не в этом, – отмахнулся Вишневский. – Мы предполагали, что там не чисто. В общем, одна из тамошних завистниц – она учетчицей работает на участке готовой продукции, страшна, как американская атомная бомба – сдала всю компанию с потрохами. По соседству с общежитием, где раньше кафе «Калинка» было, бордель работал, представляете? Несколько тружениц завода трудились там по ночам – сверхурочно, так сказать, а потом на основной работе как сонные мухи ходили. Всю контору главбух держала – «мамкой» у них была. Отдел БХСС их вскрыл – вроде и не хищения, хотя как сказать… Прибрали трех баб на самом интересном месте – сейчас сидят в участке, плачут, жалуются, что жизнь заставила, что они в душе нормальные советские женщины. И ведь долго заведение продержалось – туда и офицеры похаживали, и командированные, и всякая блатная шваль. Место, где все равны, – как на кладбище. У нас под носом дом терпимости работал, а мы и не знали… Парни в участке теперь сидят и репы чешут: что делать с этими шлюхами? У них же дети, родители, положительные характеристики и даже грамоты…

– Фу, как грубо – шлюхи, – скривился Конышев. – У нас богатый русский язык: блудницы, развратницы, потаскухи, распутницы…

– А можно поэтично – мессалины… – с толикой мечтательности вымолвил Чумаков, а когда все удивленно на него уставились, пояснил: – Реальная историческая личность, супружница римского императора Клавдия. Баба как баба, только пунктик у нее был – ни одного мужика не пропускала. Замучила всех. А муж – импотент, как водится. Да, это оскорбительно и постыдно, – спохватился Чумаков, – такой Рим опозорила…

– Насколько я помню, в Советском Союзе проституции нет, – усмехнулся Черкасов, – поскольку в обществе трудящихся отсутствуют причины и предпосылки для подобных уродливых явлений.