Читать книгу "Невероятная случайность бытия. Эволюция и рождение человека - Элис Робертс"

Многочисленные гипотезы, допускавшие, что некоторые признаки являются исключительно человеческими, оказались неверными, или, по крайней мере, не совсем верными при ближайшем рассмотрении. Гипотеза акушерской дилеммы предполагает, что женский таз стал жертвой перетягивания каната между требованиями прямохождения и рождением ребенка с большим мозгом. Гипотеза дорогой ткани предполагает, что у человека слишком маленькие для обезьяны кишки, но это не вполне соответствует действительности. Даже регулярное хождение на двух ногах оказалось не уникальным человеческим признаком, ибо на двух ногах ходил по земле ореопитек, и было это задолго до появления гоминид.

Многие признаки, считавшиеся прежде исключительно человеческими, оказались лишь количественными, а не качественными отличиями. Другие обезьяны тоже время от времени перемещаются на двух ногах, но только мы делаем это регулярно. У приматов большой мозг в сравнении с остальными млекопитающими, а наш мозг развился в этом отношении немного больше. Эта разница в степени развития признаков, конечно, имеет значение, особенно если понять, что человеческий организм – это результат долгого развития. Человеческий организм – это не новое творение, он не появился ниоткуда, так же как не появилась ниоткуда ни одна анатомическая структура нашего тела. Наш разум, как нам представляется, качественно отличается от разума наших ближайших, ныне живущих родичей, и это порождает важный вопрос: когда произошло это изменение?

Скорее всего, «человеческий разум» в том виде, в каком мы его знаем, развивался постепенно. Так же постепенно, как и другие свойства из «пакета человеческих признаков», таких, как бипедализм, длинная и гибкая поясница, низкие плечи, большой мозг и т. д. Все эти свойства не появились сразу, словно чертик из табакерки, они возникли в ходе постепенного, мозаичного процесса. Разум наших предков вовсе не внезапно стал обладать истинно человеческим сознанием.

В современной биологии идея линейного прогресса, начиная с «низших» животных и кончая «высшими», была заменена концепцией буйно ветвящегося древа жизни. Однако идея о линейной scala naturae, целью и верхней ступенью которой является человек, оказалась очень живучей. Из-за того, в частности, что мы на самом деле оказываем громадное влияние на окружающую нас природу, мы испытываем сильнейшее искушение считать себя венцом эволюции. В начале ХХ века так считало большинство биологов-эволюционистов, рисовавших человеческую эволюцию как естественное расширение тенденций в эволюции приматов, как неизбежное и прогрессивное развитие. Но обнаруженные в 1950-х годах окаменелые костные останки помогли вскрыть совершенно иную историю, историю, в которой на развитие видов сильно влияли непредсказуемые изменения окружающей среды. Эволюция человека оказалась полной разнообразных непредвиденных случайностей.

Во второй половине ХХ века, по мере обнаружения новых костных останков ископаемых гоминид, наше семейное древо стало довольно интенсивно заселяться все большим числом видов, и выяснилось, что наши отличительные признаки достались нам отнюдь не в виде одноразового «пакета». Хождение на двух ногах возникло за миллионы лет до увеличения объема головного мозга. Тем не менее ученые, занимавшиеся эволюцией человека, продолжали искать определяющий момент истинного возникновения человечества, так сказать «адаптивный сдвиг», направивший наших предков по новому пути развития. В 1960-х предположили, что таким сдвигом стал переход к охоте и употреблению в пищу мяса. Это новое поведение и предопределило появление человека. Сегодня такие идеи кажутся весьма причудливыми и напоминают историю поисков мифического Святого Грааля. Если дорога в ад вымощена благими намерениями, то путь к человечеству вымощен многочисленными, порой малозаметными, изменениями в поведении, физиологии, анатомии – и в сознании. Глупо искать что-то одно, какую-то одну вещь, которая могла толкнуть целую группу живых существ в абсолютно новом направлении эволюционного развития. Как бы то ни было, такое «направление» становится очевидным лишь при ретроспективном взгляде. Видимо, возможно идентифицировать и выделить ключевые инновации, но все равно остается крайне маловероятным, что одно изменение способно объяснить большую часть отличий человека от его ближайших, ныне живущих сородичей.

Как и всякий другой биологический вид, Homo sapiens представляет собой вариацию на определенную тему – как животное, как позвоночное животное, как млекопитающее животное и как примат. Однако многие виды обладают признаками, которые выделяют их на фоне остальных, признаками уникальными и необычными, делающими их непохожими на других. Например, у павлинов – это длинный и роскошный хвост у самцов, у людей – это наш невероятно большой мозг и то, что мы научились делать с его помощью. Многие наши телесные функции и анатомические структуры, их осуществляющие, – от процессов пищеварения в кишечнике до способа, каким сердце гонит кровь по организму, и до восприятия сетчаткой световых волн определенной длины – невероятно схожи с тем, что мы видим у человекообразных обезьян и даже у других млекопитающих. Но наш мозг так велик, так переполнен знаниями, мыслями и чувствами, что мы всерьез уверены, что находимся – в этом отношении – вне досягаемости для любого другого животного. Но действительно ли наш разум так уникален?

Насколько нам известно, когнитивные способности человека действительно уникальны среди ныне живущих животных, но даже если мы можем быть уверенными в том, что нам присущ уникальный набор признаков, начав анализировать разные аспекты нашей психологии, мы обнаружим, что разница между нашим сознанием и сознанием других животных выражается лишь разницей в степени его развитости, а не в нашей абсолютной уникальности, абсолютном отличии от ментальных состояний других живых существ. Даже шимпанзе, как представляется, имеют некое подобие «теории сознания» – способность оценивать мысли и намерения других особей; это напоминание о том, что и другие существа обладают сознанием, включающим мысли, чаяния и надежды.

Вероятно, есть разница в глубине, с какой работает эта «теория сознания» у шимпанзе в сравнении с человеком. Но это означает и то, что – повторим это еще раз – речь идет о разнице в степени различия, а не в абсолютном различии. Мы не настолько отличаемся от других, не настолько уникальны, как можно было бы думать. Конечно, эта мысль огорчает, и она является главной причиной того, что многие люди находили (а в местах, которых не коснулось просвещение, находят и до сих пор) дарвиновское описание и объяснение эволюции невероятным и невозможным. Мы не являемся уникальными созданиями, выделенными из остальной природы, как бы нам ни нравилась эта мысль.

В 1860 году Томас Генри Гексли, «бульдог Дарвина», неожиданно оказался вовлеченным в спор со своим противником, архиепископом Сэмюелем Уилберфорсом. Дело происходило в Оксфордском музее естественной истории. По ходу обмена мнениями Уилберфорс обрушился с нападками на теорию эволюции и спросил Гексли, с какой стороны – с материнской или отцовской – он считает себя произошедшим от обезьяны. Что было дальше, разные источники описывают по-разному, но согласно одной из версий события, Гексли буркнул: «Господь предал его в руки мои», а затем встал и ответил: «Я предпочел бы быть потомком двух обезьян, нежели человеком, боящимся смотреть в глаза истине».