Читать книгу "Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер"

Мэри пошла работать на фабрику, которая выпускала армейское обмундирование, а Кингсли, признавшийся ей, что не в силах нарушить клятву Гиппократа и убивать людей, вскоре поступил в Лондонский медицинский корпус, рядовым. Его отправили водителем на Мальту, где был дислоцирован госпиталь на 25 000 коек.

Конан Дойл, несомненно, считал, что сын его должен быть на фронте, вместе со сверстниками. Убеждения сына он полагал “полубезумными причудами”. В письмах к Иннесу он признавался: “Я никогда не чувствовал, что хорошо знаю его, он живет за очень плотной маской, и все его истинные интересы и мысли спрятаны от меня. Но я уверен, что это добрые мысли. Его единственный недостаток — редкостная скрытность”.

Проведя на Мальте год, Кингсли отказался от прежних убеждений и считал теперь, что никто не должен сражаться и умирать вместо него. Неизвестно, знал ли он, что отец его осуждает, и повлияло ли это на его решение, но, к вящему одобрению Конан Дойла, в апреле 1916 года он оказался во Франции, в действующей армии. Дойл об этом с радостью известил Гринхоу-Смита в бодром патриотическом письме: мол, пусть дадут добровольцам поучаствовать в сражениях, ведь эти войска набраны из “самого качественного английского материала”. В своих воспоминаниях он ни словом не обмолвился, что поначалу его сын вступил в нестроевые части, и с гордостью говорил, что тот был “солдат — изначально, до конца, на все времена”.

Вскоре после того, как Кингсли отправился воевать во Францию, стало известно, что Конан Дойла “пригласили” на итальянский фронт в качестве независимого британского обозревателя. На самом деле он сам организовал это “приглашение”.

После того как итальянские войска были резко раскритикованы за то, что оставили Трентино в мае 1916 года, не выдержав мощного натиска австрийцев, Дойл связался с министерством иностранных дел и предложил написать доброжелательную статью об итальянцах, если ему при этом позволят побывать и на других фронтах, чтобы он сумел составить беспристрастный отчет. При этом он хотел, чтобы все было оформлено официально, приказом, чтобы другим корреспондентам, имевшим на то не меньше прав, не было обидно, и никто не мог бы сказать, что известный автор пользуется своим положением.

Из министерства ему ответили, что в таком случае придется надеть военную форму, на что он гордо сообщил: “Она у меня есть, я рядовой Кроуборской роты Шестого Королевского суссекского добровольческого полка”. Это не произвело должного впечатления, и ему мягко указали, что для такой миссии нужен офицер. Что ж, предложил он, воспользуемся моим почетным званием заместителя лорд-лейтенанта в Суррее, пожалованным мне вместе с рыцарским титулом в 1902 году, изобретем подходящую форму. В итоге портной изготовил мундир, на котором были удивительные знаки отличия: “нечто среднее между полковником и бригадиром, с серебрянными розами вместо звезд на погонах”. Заодно сшили такие же мундирчики для семилетнего Дэниса и пятилетнего Адриана, и вся компания сфотографировалась в обновках во дворе Уиндлшема.

Он отплыл во Францию на борту эскадренного миноносца в обществе генерала сэра Уильяма Робертсона и других высокопоставленных военачальников. Форма его имела немалый успех. “Почти все офицеры интересовались моими серебряными розами, особенно союзники. Лорд-лейтенант в Британии — это не бог весть что, но если перевести на французский — во всяком случае, на мой французский, — то получается очень внушительно. На меня взирали с огромным почтением: большой человек, в уникальном мундире!”

Его снабдили противогазом и каской, после чего он совершил вылазку на передовую, где осмотрел траншеи и был очень впечатлен “удивительной деловитостью” и “веселой храбростью” солдат. Всего в ста пятидесяти метрах были немецкие укрепления, перед которыми тянулась колючая проволока, и Дойла поразило, насколько спокойно бойцы относились к тому, что противник всего в двух шагах: “Кто бы мог подумать, глядя на их беззаботные лица, что здесь передовая, что мы на фронте и немцы, как стальная волна, могут в любой момент захлестнуть в атаке наши окопы?”

Ему удалось повидаться с братом. Подполковник Иннес Дойл был адъютантом командира 24-й дивизии, расквартированной в Байоле. После обеда братья направились на передовую. “Мне не с чем это сравнить — разве что с огромной железнодорожной станцией, растянувшейся на десять миль, где работа, несмотря на ночное время, кипит вовсю, все семафоры горят, качаются на ветру фонари, грохочут вагоны и шипят паровозы… Никогда не забыть мне этой зловещей, бесконечной суеты в свете мигающих огней, красных вспышек и страшных громовых раскатов — там, где бушевала смерть”.

Возможность повидаться с отцом предоставил Кингсли генерал Хейг, и Дойл взял у него интервью, позже писатель успешно использовал его в своей книге. Впоследствии Дойл узнал, что перед кровопролитным сражением на Сомме Кингсли десять раз совершил ночные вылазки на “ничейную землю” и пометил белыми крестами немецкие траншеи, на которые могла бы ориентироваться артиллерия союзников. Потери британцев были велики: 58 000 были ранены, из них каждый третий умер. 1 июля 1916 года, в первый день битвы, Кингсли был ранен шрапнелью в шею и два месяца провел в госпитале.

С Соммы Дойл отправился в Париж, а оттуда на итальянский фронт. Он надеялся попасть на передовую, но ему “мягко, однако решительно отказали”. По дороге в Монфальконе, небольшой городок, незадолго до того освобожденный от австрияков, открытая машина, в которой Дойл ехал вместе с сопровождавшими, попала под артобстрел. “Раздался такой звук, будто разом лопнули все четыре шины, ужасающий грохот, а затем удары, как если бы кто-то лупил в огромный гонг. Посмотрев наверх, я увидел три облака, мгновенно образовавшиеся над головой — два белых и одно ржаво-красное. Воздух был полон раскаленного металла, а всю дорогу, как потом выяснилось, разворотило напрочь. Металлическую болванку от снаряда нашли в том месте, где только что был наш автомобиль”. К счастью, их машина ехала так быстро, что никто не пострадал.

Дойлу позволили съездить в Трентино, где царили “самые печальные настроения”. Он был уверен, что сумел порадовать местных жителей уже самим фактом появления “человека в британской форме”. Тем более что его, как обычно, приняли за важную персону, а потому “сердечно приветствовали”. Вообще, из итальянской поездки он вывез “кучу наблюдений” и надеялся, что они смогут изменить отношение англичан к итальянской армии.

В Париже, едва он сошел с поезда, ему сообщили, что погиб лорд Китченер — военный корабль, на котором тот плыл в Россию, подорвался на мине. Китченер занимал в то время пост статс-секретаря по военным делам. Первым его шагом на этом посту было обращение к английскому народу с призывом дать армии 100 000 добровольцев. На плакатах, что были развешаны повсюду, было написано: “Ты нужен своей стране!” Дойла очень опечалила эта смерть, и, увидев, что отель “Крильон” забит “бряцающими оружием” русскими, он был возмущен: ведь именно в “их прогнившую, разложившуюся страну” направлялся Китченер для обсуждения вопросов снабжения русской армии.

В Париже Дойла ждал Роберт Дональд, редактор “Дейли кроникл”, и они вместе отправились в Верден, где уже разгоралось одно из самых кровопролитных сражений Первой мировой. Когда началась артподготовка и снаряды засвистели над головой, Дойл отметил, что на один вражеский выстрел приходилось три-четыре французских — армия была неплохо обеспечена. Вечером на обеде в честь Дойла какой-то французский генерал встал и, холодно глядя ему в глаза, осведомился: “А что, Шерлок Холмс тоже ушел на фронт?” На что тот немедленно ответил: “Но, mon general, он слишком стар, чтобы служить!” За столом весело расхохотались.