Читать книгу "Дочь обмана - Виктория Холт"

Возможно, я ошибаюсь, но я думаю, лучше делать людям добро, любить их. А я никому так не желаю добра, как моему ребенку. Я считаю, любовь важнее, чем все эти правила морали. Я не буду пытаться сделать из нее святошу, я хочу, чтобы она шла по жизни смеясь, чтобы радовалась ей. А больше всего я хочу, чтобы она знала, что ее любят. Я знаю про меня бы сказали, что я настоящая грешница, но я считаю, что любовь — это самое прекрасное, что существует в жизни, любовь друг к другу и любовь к жизни тоже. Блюстители нравственности скажут, что это неправильно. Чтобы быть праведником, нужно быть несчастным. Но что-то подсказывает мне, что если ты любишь и делаешь добро, Господь зачтет это тебе в Судный день и посмотрит сквозь пальцы на все остальное.

Мой ребенок для меня самое главное, и я позабочусь о том, чтобы прежде всего она была счастлива, и мне не важно, что мне придется для этого сделать.»

Я как будто слышала ее голос. Это письмо так явственно напомнило мне о ней. Она так заботилась обо мне. И какая странная ирония судьбы в том, что из любви ко мне она разрушила мою жизнь.

По моим щекам текли слезы. Эти строчки так всколыхнули во мне воспоминания, что боль от моей утраты возобновилась с новой силой. Таково было воздействие этих писем. Но не только это. Они рассеяли мои сомнения, дав ответ на вопрос, из-за которого я приехала сюда.

Вернулась Мари-Кристин и застала меня сидящей в комнате с письмами в руках.

Она тихонько села, внимательно глядя на меня.

— Ноэль, — наконец произнесла она, — они расстроили тебя.

— Эти письма… — проговорила я. — Я как будто снова услышала ее голос. Здесь все. Нет никаких сомнений в том, что Эннис Мастерман мой отец.

— Значит, Родерик тебе не брат.

Я покачала головой.

Она подошла и обняла меня.

— Это же замечательно. Именно это мы и хотели узнать.

Я безучастно посмотрела на нее.

— Мари-Кристин, — медленно проговорила я. — Теперь это уже не имеет значения. Слишком поздно.

На следующий день я отправилась к Эннису Мастерману. Перед этим я сказала Мари-Кристин:

— Я поеду одна. Постарайся понять — он мой отец. Ты всегда была умницей, ты должна понять.

— Да, — сказала она. — Я понимаю.

Он ждал меня. Мы стояли и с некоторым смущением смотрели друг на друга.

Потом он сказал:

— Ты не представляешь, что это для меня значит.

— Да, и для меня тоже.

— Со дня твоего рождения я надеялся, что когда-нибудь увижу тебя.

— Это так странно, вдруг встретиться со своим отцом.

— Я, по крайней мере, знал о твоем существовании.

— А я ведь могла никогда не узнать о тебе. Это чистая случайность…

— Пойдем, — сказал он. — Я хочу поговорить о ней. Я хочу услышать от тебя о вашей жизни.

Мы сидели и разговаривали и, к моему удивлению, я чувствовала, что боль от ран, которые мне разбередили письма, как будто утихает. Я рассказала ему, как она помогла Лайзе Феннел, о ее внезапной смерти и о несчастьях, последовавших за этим. Рассказала о ее спектаклях, волнениях, успехах.

— Она была права, — сказал он. — Она должна была делать то, что делала… А я был бы ей в этом плохим помощником. Она рвалась к славе и добилась ее.

Наконец я заговорила о себе , рассказала ему о моей жизни в Леверсон Мейнор, о любви к Родерику и о том, что из этого вышло.

Он был глубоко потрясен.

— Дорогая моя девочка, какая трагедия! — воскликнул он — А ведь всего этого могло не быть. Ты могла выйти замуж и быть счастлива. И все из-за того, что она сделала. Ее сердце не выдержало бы такого удара. Больше всего на свете она хотела, чтобы ты была счастлива, чтобы имела все, о чем она сама могла когда-то только мечтать.

— Теперь уже слишком поздно. Он женился на другой — на этой Лайзе Феннел, о которой я рассказывала.

— Какие случаются превратности судьбы… Почему я не поехал тогда с ней в Лондон? Почему хотя бы не попытался достичь чего-то в жизни? Тогда я был бы с ней в Лондоне. И был бы там счастлив. Но я не мог этого сделать. Почему-то я не мог отсюда уехать. Я не верил в себя. Все время сомневался. Я был слабым, а она была сильной. Я был полон сомнений, а она — уверенности. Мы любили друг друга, но, как она сказала, были не пара. Меня страшили трудности, а она, танцуя, уверенно шла своим путем наперекор им.

Я рассказала ему о своей жизни во Франции, о Робере, его сестре, и о Жераре, который мог стать моим мужем.

— Бывали моменты, когда мне казалось, я могла бы устроить свою жизнь во Франции, но тут ко мне возвращались воспоминания о Родерике. Да, моя судьба была предрешена.

Он задумался.

— Ноэль, я дам тебе эти письма, — сказал он. — Тебе они понадобятся в качестве доказательства. Может быть, иногда ты будешь навещать меня.

— Да, — пообещала я.

— Я очень жалею, что ты не приехала сюда раньше, что мы не встретились с тобой до того, как стало слишком поздно.

— О, я тоже. Но этому не суждено было случиться.

— У нее бы разорвалось сердце, если бы она узнала, что сделала.

Только к вечеру я отправилась обратно в «Танцующие девы». Я все еще не могла прийти в себя. Я нашла своего отца и подтверждение своим сомнениям. У меня не было причин расставаться с человеком, которого я любила.

Возвращение в Леверсон

Мы отправились обратно в Лондон, и я испытывала скорее грусть, чем радость от успеха нашего предприятия. Мари-Кристин была для меня поддержкой и утешением. Она казалась гораздо старше своих лет и, понимая мои чувства, как могла, старалась отвлечь меня.

В значительной мере у нее это получалось, и я часто повторяла себе, какое счастье, что мне тогда удалось завоевать ее привязанность.

Мое будущее рисовалось мне довольно смутным и пустым. Я не знала, чем его заполнить. В это время я часто думала, что, может быть, жизнь парижской богемы была именно тем, что мне нужно. Это было бы своего рода заменителем. Но, зная Жерара и по-своему любя его, я только больше убеждалась в том, что никто в мире не мог бы быть мне так же дорог, как Родерик.

Ах, почему мы не нашли эти письма раньше, когда умерла мама? Почему еще раньше я не сказала ей о наших крепнущих отношениях с Родериком? Как по-другому сложилась бы тогда моя жизнь! Мари-Кристин после возвращения из Корнуолла опять энергично взялась за переустройство маминой комнаты. Но ничто не могло стереть из моей памяти воспоминаний о ней. Встреча с моим отцом вновь оживила их. Я постоянно вспоминала написанные ею строки. Каждое ее слово дышало любовью ко мне! Она не столько бросала вызов условностям сколько игнорировала их. Как часто Долли кричал в отчаянии: «Ты просто сумасшедшая, сумасшедшая!» Но она невозмутимо шла своим путем, который мог кому-то показаться крайне абсурдным, но был абсолютно логичен для нее.