Читать книгу "Верные, безумные, виновные - Лиана Мориарти"

Поставив чашку на кофейный столик, она соскользнула с дивана, упав на колени перед Эрикой. Кроссовка скатилась на пол.

– Эрика, прошу тебе, позволь мне это сделать. Пожалуйста!

– Перестань! – промолвила ошеломленная Эрика. – Поднимись. Ты напоминаешь мне мою мать. Она делает именно такие вещи. Между прочим, кроссовка под диваном. Ты снова ее потеряешь.

Она говорила капризным тоном, но немного пришла в себя. Щеки ее вновь порозовели.

Клементина подобрала башмачок и села на диван. Взяв свою чашку, она отхлебнула кофе и встретилась взглядом с Эрикой.

– Idiot, – промолвила Эрика.

– Dummkopf[3], – пробормотала Клементина в чашку.

– Arschlich, – выпалила Эрика. – Нет. Не так. Arschloch[4].

– Отлично, – отозвалась Клементина. – Ты большая Vollidiot[5].

– Я забыла это выражение. – Эрика улыбнулась. – И кстати, verpiss dich[6].

– Сама отвали.

– Я думала, это означает «катись».

– Ты знаешь лучше меня, – заметила Клементина. – Это у тебя отметки были выше.

– И то правда, – согласилась Эрика.

Клементина старалась сдержать слезы радости или печали, она сама толком не знала. Это было странно, поскольку она постоянно чувствовала, что прячется от Эрики, что больше похожа на себя с «истинными» подругами, дружба с которыми протекала обычным, неосложненным, взрослым образом (имейл, телефонные звонки, коктейли, ужины, добродушное подтрунивание и шутки, которые все понимают). Но в тот момент ей показалось, что ни одна из этих подруг не знает, как Эрика, тех ребяческих ранимых и подчас некрасивых сторон ее натуры.

– Как бы то ни было, суть в том, что я амбивалентна, – сказала Эрика.

Откинув голову, она выпила кофе буквально за один глоток. Это была одна из ее причуд. Она пила кофе, как крепкий алкоголь.

– Что ты имеешь в виду?

– Я никогда особо не хотела иметь детей, о чем знаешь ты и о чем мне постоянно напоминают люди. Поэтому это инициатива Оливера. Я чувствую себя амбивалентной.

Похоже, она только недавно зациклилась на слове «амбивалентный» и стремилась употреблять его как можно чаще. Она, как политик, придерживалась одной основной идеи. Эрика погрозила Клементине:

– Между прочим, моя двойственность конфиденциальна.

– Да, конечно. Но если ты действительно не хочешь ребенка, надо сказать ему! Не следует заводить ребенка только для него. Выбор за тобой!

– Да, и я выбрала свой брак. Это мой выбор – мой брак. – Эрика встала. – Оливер мечтает иметь ребенка, и я не хочу лишать его этого. – Она подняла свою сумку. – Ой, кстати! – более мягко произнесла она. – На днях я разбирала старую коробку с памятными вещами и нашла это ожерелье. Кажется, оно твое.

Она вытащила уродливое ожерелье из ракушек и подняла его.

– Это не мое, – сказала Клементина. – Я всегда терпеть не могла такие.

– А я уверена – ну, может, я ошибаюсь. – Эрика собиралась убрать ожерелье в сумку. – Может быть, оно понравится девочкам?

Она посмотрела на Клементину странным пронзительным взглядом, как будто все это имело значение. Очень странная женщина.

– Конечно. Спасибо.

Клементина взяла ожерелье. Она не позволит девочкам играть с ним. Оно не слишком чистое на вид, и носить его на шее – все равно что надеть на себя колючую проволоку.

У Эрики был умиротворенный вид, словно она отмыла руки от какой-то гадости.

– Надеюсь, твои занятия идут хорошо. До прослушивания всего десять дней, верно?

– Верно.

– Как успехи?

– Не особенно. Мне трудно сосредоточиться. Все, что случилось, – Сэм и я – просто… ну, ты понимаешь.

– Значит, пора взять себя в руки, – отрывисто произнесла Эрика. – Это же твоя мечта, Dummkopf.

А потом она вышла прямо под дождь в своих практичных туфлях. Никаких поцелуев и объятий на прощание, потому что у них это не было принято. Их вариантом объятий были немецкие ругательства.

«Ну, ты все-таки выпуталась!» – подумала Клементина, убирая кофейные кружки. Никаких ежедневных инъекций. Она вспомнила о видео под названием «Собираешься стать донором яйцеклеток!», которое смотрела вчера, и как у нее сжимался от ужаса живот при виде милой щедрой женщины, с готовностью принимающей лекарство, увеличивающее выработку яйцеклеток.

Она уселась с виолончелью, взяла смычок и сосредоточилась на хроматических гаммах.

Последние несколько дней у нее в голове возникал образ маленького мальчика с миндалевидными глазами Руби и черными как смоль волосами Оливера.

Образ дрожал, как отражение на воде, а затем исчезал.

Ради всего святого, Клементина, как ты смеешь! Рука ее сильнее сжала смычок. В этом образе нет никакого смысла, потому что Руби унаследовала глаза от родни Сэма.

Ну вот, снова. Ее дружеский «волчий тон». Звук и вправду жуткий. Она ощутила его зубами.

Сэм постоянно говорил, что она излишне восприимчива к звукам, потому что музыкант, но она считала, что это не так. Просто он был удивительно невосприимчив к ним. Она ощущала зубами лишь несколько звуков – «волчий тон», особый пронзительный вопль Холли, когда ей докучала Руби, завывающую сирену на Макмастерс-Бич, предупреждающую о приближении акул.

Неожиданно она перенеслась в тот день на каникулах, когда в последний раз слышала эту сирену, предупреждающую о приближении акул. Ей тогда было тринадцать. Они с Эрикой брели в прибойной волне, когда прозвучала сирена. Эрика была хорошим пловцом, лучше ее. Сирена вызвала у Клементины панику (этот звук), и, бредя к берегу, она оступилась, а Эрика схватила ее за руку. «Все в порядке», – огрызнулась Клементина, отталкивая руку Эрики в порыве того омерзительного раздражения, в котором она пребывала все две недели. Но мгновение спустя ей показалось, что вдоль ее ноги промелькнуло что-то скользкое и странное, и она инстинктивно протянула руку к Эрике. «Все хорошо», – успокаивающим, ласковым голосом проговорила Эрика. Клементина по-прежнему видела перед собой мокрую руку Эрики, на белой коже которой алмазами сверкали капли соленой воды, а на тонком запястье, как браслет, выделялись три воспаленных укуса. В дом Эрики блохи приходили и уходили, как времена года.

Клементина опустила смычок и попыталась представить свою жизнь без Эрики – без раздражения, вслед за которым всегда приходило чувство вины. Мелодия, состоящая всего из двух нот – раздражение, вина, раздражение, вина. Она взяла смычок и стала нарочно играть «волчью ноту», повторяя ее снова и снова, позволяя звукам разозлить себя и проникнуть в звуковой канал, раскачать барабанную перепонку, заползти в мозг и пульсировать в центре лба.