Читать книгу "Покров заступницы - Михаил Щукин"

Гости легки на помине. Первыми Фрося с Полей пришли. Постучались, шагнули через порог и остановились. Фрося очки с морозу протерла, шубу не сняла, шаль не скинула, на иконы в переднем углу перекрестилась и затянула:

— Рождество Твое, Христе, Боже наш, пассия мира и свет разума, небо звездою служащее и звездою учахуся. Тебя славим, солнце красное, и тебя видим с высоты востока…

В детстве — а я еще захватил краешком, когда ходили по домам и колядовали по-настоящему, — мне всегда слышалось не «волхв по звезде», а «волк на звезде путешествует…» и всегда было жаль зверя, ведь звезда-то горячая, поди все лапы обжег, пока за нее держался.

Голос у Фроси пресекается — не отдышалась после улицы, но марку не уронила, до конца допела. Перекрестилась в последний раз, правую руку опустила, левой — за грудь и давай отдыхиваться.

Поля махом пальтишко скинула, шаленку — в рукав и, обходя Фросю, незлобиво пихнула ее локтем:

— Во, распыхтелась, как корова в деннике. Она ить, знаете, куда меня седни звала? На поминки. Подем, дескать, Тоню Ветелину помянем, год как померла. Не, думаю, девка, не заманывай, в добры-то времена меня туда не звали, а раз ране не звали, то и нонче ногой не ступлю. Тоня-то с мужиком своим, с Ветелиным, да с Шумкиным, с начальником нашим, — это она уже ко мне обращается, — всю жись как колобочки в масле катались. Ветелины завхозничают, Шумкин начальствует, и знать меня, худобу, не знали, а теперя на-ка, явлюсь, не запылилась. Я уж обещала Ане проздравить ее, вот и проздравлю.

Вытащила из полиэтиленового мешка подарок — красенький полушалок, тряхнула им, полюбовалась и подала товарке:

— На-ка вот, Аня, примерь…

— Делать тебе некого, рубли-то зря фугуешь! — Аня лукавит: говорит одно, а по глазам видно — довольна. — Куда старухам наряжаться, помирать скоро.

— Не-е-т, я еще поживу! — Поля поднимает указательный палец, перебитый у основания и похожий на вопросительный знак. — Я еще не нажилася…

И сердито машет знаком вопроса, словно грозит кому-то невидимому.

— Размахалась, дай слово сказать. — Фрося достает из того же мешка отрез цветастой материи. — С днем рожденья, Аннушка, счастья тебе да благополучия.

— Да како уж нам счастье, Фрося, здоровьишка бы немного.

— Будет, будет тебе здоровье, гимнастику зачнешь делать, как моя сноха, да святу воду от телевизора пить, вот и здоровье явится. На снохе-то на моей пахать можно. — Поля крутнулась — куда бы руки приложить, и к хозяйке: — Давай, Аня, чо-нить помогать станем. Раз уж первы припороли, добры-то люди только собираются, так уж давай работу. Подмести разве?

Ухватила веник и взялась подметать. Фрося тоже дело нашла — картошку чистить, и как их хозяйка ни отговаривала, в горницу, где стоял уже почти накрытый стол, не прошли. Перебирали деревенские новости, гостя, то есть меня, про жизнь расспрашивали и про политику.

— В городе-то, слышала, церковь новую поставили — правда ай нет? — Фрося даже картошку чистить перестала. Услышав, что новость, действительно, верная, облегченно вздохнула:

— Слава те господи, одумались, к Богу стали поворачивать. А то уж совсем как конец света — там взорвут, там потонут, а то заразу каку-нибудь подцепят, вылечить не могут. Во «Взгляде»-то видел, священника намедни показывали. При бороде при седой, а баской да разумный, я глянула, так аж всплакнула…

— Запе-е-ла, запе-е-ла! Попа ей показали, дуре старой, а она в слезы кинулась. Видала я таких попов, видала! Девчонкой-то была, у нас церковь в деревне большуща — хвати, так полтыщи народу входило. Кинет каждый по копеечке, сколько будет? И робить не надо. Поп на Пасху поедет, ему как надают добра, как навалят выше глаз, а куда девать? А хлеб-то стряпали — булку не обхватишь, так попадья булки эти — свиньям, свиньям! Помелькивают только! А соседка наша в полюбовницах у него, у попа, была, он придет, ногу на ногу вот эдак закинет и папиросы курит, запаши-ы-сты папиросы…

Фрося глуховата и не расслышала:

— Кто курит-то? Бог, чо ли?

Поля бросила веник и крикнула подружке прямо на ухо:

— Поп, поп, тетеря глуха!

— Да чтоб у тебя помело-то отсохло! Несусветицу таку городишь. Батюшка, он никого не неволил, сами ему дары давали. Тятя, помню, перед смертью телушку ему отказал, потому что чтил батюшку. Святы люди были, не чета нынешнему начальству. А язык у тебя, Поля… Господи, прости меня, связалась же с грешницей.

— Это еще поглядеть надо! — Поля подняла над головой руку с изуродованным пальцем и снова погрозила кому-то невидимому. — Это еще поглядеть надо, кто грешник, а кто святой!

— Ты вон мети, мети чишше, не оставляй мусор. Козырев жених симпатичный, безрукую не возьмет, раз мести не можешь.

— А подь ты к чомеру!

Старик Козырев, с юности густо испятнанный оспой да вдобавок и кривой на один глаз, недавно овдовел. Живет он рядом с Полей, по-стариковски рыбачит на Оби и подкармливает соседку рыбой, а она, в свою очередь, то бельишко состирнет, то в избе помоет.

— Ты, Фрося, зря не наговаривай, — вступается Аня, хитровато щуря маленькие глазки. — По-нонешнему это не любовь, а кооператив называется.

Расшумелись, развеселились мои подружки, но и дела не забывают: картошка почищена и варить приставлена, на полу — ни пылинки, и стол праздничный — в полном порядке, хоть сейчас садись и угощайся, но гости еще не все подошли, ждем, а веселье не утихает.

— Нету Коли на нас, — тихо говорит Аня. — Шумнул, так враз бы примолкли.

Слышу, как наяву, батин голос и вижу, стоит лишь глаза прикрыть, как подъехал родитель к дому на своем лесовозе, а соседские бабы с ведрами и корзинами в руках галдят, спорят — боятся, что на полике всем места не хватит и тогда придется кому-то в бор, за ягодами, добираться пешком. Батя терпеть бабьего галдежа не может. Фуражку на затылок сдвинет, как гаркнет:

— Тиха, бабы! Все уедем! Шуметь будете — пешком пойдете!

И — тишина. До тех пор, пока места для всех не найдется, пока старенький лесовоз не тронется и не потянет за прицепом длиннющую ленту пыли. А уж тогда — песня… Взовьется, ударит лебединым крылом, и нету ей никакого удержу. Ох, как же они пели, бабы на полике! Больше мне такого пения не услышать, потерялось оно, растворилось в деревенских окрестностях, и, похоже, навсегда. Особенно Вера Иванова старалась, запоет и гул мотора запросто глушит. «Во дает, во дает, не хуже Руслановой!» — говаривал батя и ехал потише.

— Некому, некому на нас шумнуть… — Договорить Фрося не успела — в дверь постучали. Новые гости на пороге — Мария да Вера. Вера — та самая, певунья, а Мария — старшая сестра отца. Вот уж точно говорят: не из родни, а в родню. Отец даже прихрамывал на ту же самую ногу, на правую. А про характер и говорить нечего — кремень. У Марии он за долгие годы не стерся и не обломился даже на капельку. Ну да это разговор отдельный и долгий, доберемся как-нибудь. А пока — подрумяненные рождественским морозом, раздеваются гости, проходят к столу, поздравляют хозяйку с днем рождения.